Глава 1. Везение деда Гриши
В прежние времена, до Большой Войны, до моего рождения, дедушка Гриша много ездил по свету по делам мировой революции. Время от времени в этих поездках его сопровождали бабушка и маленькая мама: их путешествия запечатлены на черно-белых фотографиях в нашем семейном альбоме, толстом томе в кожаном переплете, который я люблю разглядывать; вот моя мама лет четырех с молодой бабушкой во дворе советского консульства в Стамбуле; вот она, лет десяти, с теннисной ракеткой в группе ухоженных детей в летнем лагере в Италии, а вот в Берлине как раз перед тем, как все посольские дети были отправлены обратно в Москву, когда к власти пришел Гитлер.
– Мама, ты видела Гитлера? – спрашиваю я, глядя на фотографию. То, что мама жила рядом с логовом Гитлера, наполняло мою четырехлетнюю душу благоговением и трепетом. Гитлер был страшным чудовищем, с которым родители вступили в смертный бой на берегу великой реки Волги. Чудовище было разгромлено в пух и прах, но мой отец потерял в этом сражении ногу. Так он стал инвалидом войны. Уничтожив Гитлера, родители завели меня.
Мы втроем занимаем вторую по величине комнату в дедушкиной квартире, в трехэтажном доме прошлого века в центре Москвы. Раньше вся квартира принадлежала только бабушке, дедушке и маленькой маме, а теперь в ней живут четыре поколения нашей семьи. Наша с папой и мамой комната называется «большой спальней» в знак того, что когда-то она служила таковой для бабушки и дедушки. Самая большая комната – до сих пор именуемая гостиной – теперь принадлежит дедушке Грише и бабушке Мэри.
В спальне поменьше, которая в старину была маминой детской, живет Бабушка Старенькая – горбатая, седая и в самом деле очень старая. Она часами что-то бормочет, склонившись над древней книгой с незнакомыми буквами. По субботам она зажигает свечку и дает мне пятак. Я не понимаю смысла субботнего ритуала, который Бабушка Старенькая называет «молитвой», – я только знаю, что дедушке это не нравится и он называет это не менее странным словом «анахронизм».
Бабушка Старенькая происходит из эпохи капитализма. Она так и не встроилась в новую эру социализма и прогресса. С того дня, как ее восемнадцатилетняя дочь – моя бабушка – убежала из дома с дедушкой, девятнадцатилетним красноармейцем, она смирилась с тем, что нравы нового века расходятся с ее традициями. Но она упрямо продолжала зажигать субботнюю свечу в задней комнате, за плотно закрытыми дверями.
Седьмая жительница квартиры – моя няня Нюра, простая крестьянская девушка, которая спит в коридоре, ведущем на кухню, где обитает наш кот Колбасник. Нюра приехала из деревни, где живут ее родители и множество братьев. Она присматривает за мной, пока папа работает в своей лаборатории, а мама учится в медицинском институте. За это Нюра получает жалование, которое хранится в жестяной коробке под матрацем, – это ее приданое, которое мы иногда вместе пересчитываем. Нюра говорит, что ей скоро повысят зарплату, потому что у меня будет новый братик или сестричка. Еще она говорит, что мы буржуи, потому что живем в отдельной трехкомнатной квартире. Мой лучший друг Толик, например, как и большинство людей, живет в коммуналке, в подвале нашего дома, в крохотной комнате с мамой, старшим братом, бабушкой и дедушкой. Для меня остается загадкой, как они впятером ухитряются там спать, не говоря уже о том, что они делят ванную и кухню с пятью другими семьями. Я стесняюсь нашего богатства, и мне не нравится, когда нас называют буржуями. Как они смеют, когда мой дед воевал с буржуями в Гражданскую войну! Но мне нравится, когда дедушка Толика, наш дворник, снимает шапку и называет моего дедушку полковником.
