… Мы живем в спокойном и размеренном мире… В мире, где все понятно, известно наперед и расписано по часам и минутам – утром – завтрак, потом работа, потом домой, ужин, спать.
И так – день ото дня, год за годом. Мы попрятались в коробках квартир, для верности задернув окна шторами, оградив себя от неожиданностей, от непредвиденностей. В этом нашем бетонно-шторном мирке не осталось места для спонтанности, для неожиданности, для порывов и безрассудностей. Этот мир наш взращивает в нас потребность к уюту, к теплу домашнего очага, к понятности, порождая желание все упростить и отворачиваться от того, что не укладывается в этот миленький шаблон с геранью на подоконнике, премией в конце месяца и дежурным букетом на 8 марта из дежурного количества дежурных роз в дежурном целлофане.
В этом нашем мире все стандартизированно и заранее придумано – и первые свидания, и свадьбы, и похороны – все по сценариям, все "как у всех". И вот, уже становятся наши дома, города, муравейниками с коллективным, массовым сознанием, с шаблонами и стандартами на все случаи жизни – и так хороши они, что сломанный ноготь порой превращается в трагедию…
Мельчаем мы, мельчают наши радости и беды, мельчают глубины познания – не хотим мы уже вглубь и ввысь – все больше тянемся к мягким стульчикам и полным тарелочкам, к ящику с говорящими головами, которые и расскажут, и подскажут, и рассмешат, и напугают – но в меру, в рамочках нашего муравейника…
И не знаем мы, что совсем рядом есть другие миры. Совершенно другие. В которых все искренне, по-настоящему, на полную катушку – и любовь, и ненависть, и боль, и счастье – все в полнеба, все как в последний раз…
Искренность, подлинность – то, что покидает наш мир, живет в этих параллельных мирах.
Мы о них не знаем, и не хотим знать – но они существуют.
И населяют их совсем другие люди.
Мы иногда сталкиваемся с ними, но не знаем, что это они.
И, вероятнее всего, у них нам и нужно учиться, как относиться к жизни, к солнцу, к небу и дождю, к любви, к себе, к друзьям и врагам.
Ведь в их мире до сих пор живут такие понятия, как честь, совесть, любовь, самопожертвование, патриотизм – чувствуете, какие немодные и неудобные для нашего стандартизированного муравейника понятия- слишком большие, слишком непонятные, слишком многого требуют они – и души, и сил, и мыслей…
Именно об одном из таких параллельных миров мы и хотим рассказать в нашей книге.
Нет здесь не будет ни инопланетян, ни монстров в привычном, стандартном понимании этих слов.
Потому что даже монстры наши – придуманные, с сахарной глазурью, они тоже ручные, привычные и понятные.
…Весна во Владивостоке – коварная и переменчивая. Солнышко не очень часто радует теплыми своими прикосновениями. Обычно, весна – это как контрастный душ – то морозец, то тепло. Нет обычных звонких капелей, рыхлого, подтаявшего снега и запаха просыпающейся природы, как в других уголках России. Но сегодня, в канун Наташиного дня рождения, природа, словно опомнившись, запустила весну на всю катушку: в поголубевшем небе сияло солнце, а сосульки, свисающие с карнизов и крыш, заплакали хрустальными каплями. И даже такой привычный ветер, сегодня не веял океанским холодом, а притих, словно засмущавшись, перед наступающей весной. Натка сидела за партой и, наморщив нос, задумчиво смотрела в окно, на сверкающие, словно стеклянные, сосульки, в которых играли солнечные лучи. Изредка, подобно стеклянным бусинам, с сосулек искрами падали капли. Натке казалось, что это природа считает минуты до ее дня рождения, специально, по случаю такого большого праздника, устроив настоящий весенний день в довольно суровом ее городе. Натка вздохнула и опустила взгляд в тетрадь, к задачке, которую решал весь класс.
– Соловей! – строго сказала полная, очень уютная физичка Майя Александровна. Ярко-рыжие волосы «Майюшки», как за глаза, звали ее ученики, горели на солнце, как костер. – Может, ты расскажешь всем, чего такого интересного, ты увидела за окном? – Майюшка сердито свела брови. Она очень не любила, когда ученики занимались на ее уроках чем-то, кроме ее обожаемой физики.
– Весна, Майя Александровна – просто ответила Натка. – Солнце светит, сосульки таять начали. Красиво!
– Тебе бы, Наталья, стихи писать! – усмехнулась Майюшка и тоже взглянула в окно, словно хотела убедиться, что ее не обманывают, и весна действительно началась. – Давай-ка, Соловей, к доске и реши задачу! Похоже, весна мешает тебе сосредоточиться и решить самостоятельно, я правильно понимаю?
Натка пожала плечами и пошла к доске. Она лихорадочно соображала, с чего начать решение, пока шла по проходу между рядами парт. Натка встала у доски, взяла в руку теплый, шершавый кусочек мела и слала писать на доске условия задачи, которые диктовала Майюшка. Вдруг, в дверь класса постучали, и, не дожидаясь, когда кто-то ответит, в класс вошел директор школы, Тимофей Сергеевич. Вообще, во Владивостоке, большая часть мужчин, так или иначе, была связана с морем. Не был исключением, и Тимофей Сергеевич. Его лицо, казалось, навечно забронзовело от океанского солнца и соленых ветров, а седые пышные усы, за которые его ученики прозвали «Боцман», были с желтым оттенком от табачного дыма. Директор всегда ходил в тельняшке, под строгим темно-синим костюмом и в матросских ботинках. Тимофей Сергеевич, когда-то, довольно давно, был китобоем и ходил на одном из судов знаменитой китобойной флотилии «Слава». Он был гарпунером – стрелял из гарпунной пушки по китам. Но однажды, граната, которая прикреплялась к гарпуну, взорвалась еще до того, как гарпунер Тимофей, выстрелил в кита. Так Тимофей Сергеевич получил свою хромоту и списание на берег. Ученики школы, побаивались Боцмана за крутой нрав и умение придумывать суровые, но справедливые наказания.
