Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится Имя Твое
в России! Да приидет Царствие Твое в России! Да будет
воля Твоя в России! Ты насади в ней веру истинную и
животворную! Ей, Господи, восстани на помощь нашу!
В настоящии дни безверия едина есть отрада у истин-
ного христианина и сына Церкви – неизменный, бодрый,
всеблагий, премудрый и всесильный Промысл Божий о
людях, наипаче о земной Церкви Христовой, о вечном
спасении людей и о вечном, непоколебимом, премирном
отечестве – Небе. Святое воинство Небесной Церкви,
ополчись, ополчись за Церковь Божию, на земле сущую:
бедствует она, возлюбленная невеста, нападения лютые
терпит от врагов Истины.
Св. прав. Иоанн Кронштадтский
Шел июль 1927 год. Пароход следовал из Одессы в Новороссийск. Семья, профессора Теплова, возвращалась домой. Она была очень приметна: муж, жена и четверо детей – на фоне разрухи, голода, кровавого противостояния, это выглядело сказкой. Два мальчика и две девочки были одеты в матросские костюмы. Старшему сыну было 14 лет, девочкам 12 и 10. Самому младшему было 2 года. Сразу было видно, что он – всеобщий любимец, хотя был страшным непоседой. Они располагались в каютах первого класса, на верхней палубе, там же находилась и их столовая. Малыш приметил на нижней палубе тетку с двумя огромными корзинами, в которых сидели 2 гуся, утка, петух и 2 курицы – по тем временам, это было целое состояние. Сначала малыша все время вылавливали оттуда старшие дети. Когда подошел отец, женщина переговорила с ним и мальчика оставили около птиц, чему он остался несказанно рад. На другой день малыш, никого не дожидаясь, выпил залпом стакан молока, схватил кусок хлеба побольше для пернатых друзей, и занял свое место около корзин. Добрая женщина сделала сиденье из тулупа и мешка и еще навес из платка, чтобы не пекло солнце, уж больно хорош был малец. Настало время завтрака. Малыша не звали – стакан выпитого молока был для него подвигом. Дул летний теплый ветерок, слышались крики чаек…. Когда сели за стол, раздался мощный взрыв, на месте «сказки» осталось кровавое месиво. Началась паника. Появились люди в кожанках и солдаты, стали призывать всех к спокойствию и сознательности, приказали оставаться на своих местах. Солдаты оцепили верхнюю палубу, а трое в кожанках собирали останки в большой брезентовый мешок. У многих создалось впечатление, что «кожаные» ждали взрыва. Тетка прижала мальчишку к себе и еще накрыла своей широкой юбкой. Около корзин остановились двое, стали прикуривать:
– Все, дело сделали. Профессор больше не будет называть революцию позором и катастрофой для России. Ты видел какие они все чистенькие, нежненькие. Да, мнеб такую бабу… Завтра в газетах напишут, что это враги молодой республики уничтожили светило русской науки. Удача, какая, всех под корень, а от маленького даже и следа не осталось, и никого добивать не надо. Вовремя уложились, на горизонте Новороссийск.
– Иваныч, ты так говоришь, будто он твой личный враг?
– Враг товарища «Кобы» и мой враг. Дядька профессора по матери монах, до епископа дослужился (он зло сплюнул), когда-то семинарии инспектировал. Царство ему небесное (ехидно заржал), в 25-м кончили прямо на службе. Это он, когда вождь на богослова учился, сказал ему, что гордость, это личностная гибель, но если это гордость при власти, то тогда национальная катастрофа. А «Коба» обид не прощает. Еще есть брат у профессора, учится по заграницам, а то б и его кокнули. Что-то я заговорился. Да! Участников операции уберешь лично, когда останки доставим в Москву, лишние
свидетели не нужны. Ладно, пошли искать в каюте труд профессора, для Сталина, о каких-то полезных ископаемых.
Он посмотрел под ноги и что-то поднял с палубы, озираясь, положил в карман. Они разбежались как крысы. Тетка слышала весь разговор. Малыш ничего не понял. Женщина сказала, чтоб он залез в мешок, что ему разрешили поиграть в «ку-ку», а на пирсе его заберут мама и папа – это предел мечтаний. Припекало солнышко, время близилось к полудню, мальчик заснул. Было жутко от случившегося, и когда за бортом показались явные очертания города, все очень обрадовались, и каждый стал быстренько собирать свои пожитки. В этой суматохе никто и не заметил, как тетка спрятала мальчика. Взвалить мешок на плечи ей помогли «оборотни в кожанках», какой-то мужик спустил с трапа одну корзину, вторую несла она сама:
– Слышь, тетка, скажи спасибо, что нам некогда, а то б порося у тебя конфисковали, вот только странно молчит он, больной? – спросил главный, проверяя документы на живность.
– Не-е, я его хлебушком, смоченным горилкой, накормила, чтоб он до дому спал.
– Ладно, иди, пока не передумали, пьяной свинины я еще не пробовал.– и они дико заржали и улюлюкали ей в след.
Откуда у нее взялись силы? Наверно, Господь помог. Через минуту ее никто не видел. В этот момент Агафья вспомнила все молитвы, они с детства ей давались очень трудно на память- благодарность ее была за порося, который сдох еще до ее приезда за наследством, а документ остался. Она вмиг очутилась у калитки сестры – это было как наваждение. В городе еще не знали о трагедии на теплоходе. Разгрузившись у крыльца, взяв только мешок, который вдруг стал непомерно тяжел, пошла к соседу священнику. Он настолько был стар, что власти про него забыли, думали, что он давно почил. Она освободила сокровище, которое тут – же сказало:
