1. К.И. Чуковский – заведующему Гублитом
26 октября 1926 года
ЗАВЕДЫВАЮЩЕМУ ГУБЛИТОМ
От К.И. Чуковского
I
Я могу гордиться тем, что я положил основание новой детской литературе. Будущий историк этой литературы отметит, что именно с моего «Крокодила» началось полное обновление ее ритмов, ее образов, ее словаря.
Поэма была так необычна, что вначале ни один журнал не хотел ее напечатать.
– Это стихи для уличных мальчишек! – говорили редакторы.
Но именно такова была моя цель: создать уличную, несалонную вещь, дабы в корне уничтожить ту приторно-конфетную жеманность, которая была присуща тогдашним стихам для детей. И дети показали мне, что я на верном пути, что мои стихи созвучны той новой эпохе, которая тогда надвигалась на нас. Дворянская и чиновничья среда, где культивировалось «Задушевное слово», была разрушена до основания. Революция создала новое поколение детей, которое потребовало от своей литературы нового языка, нового стиля, новых ритмов, – и моя поэма в каждой своей запятой шла навстречу этим новым требованиям. Оттого-то вся новая малолетняя Русь заучила эту поэму наизусть. Поэма эта разошлась в 70.000 экземпляров (считая и экземпляр «Нивы», где она первоначально печаталась). Я не раз слыхал ее на улицах Одессы, Москвы, Феодосии, Ленинграда, Сестрорецка. Когда я прихожу в какой-нибудь детский дом и начинаю читать ее детям, они перебивают меня и начинают сами хором читать ее. Отрывки из нее давно стали в детской среде пословицами.
II
Отсюда следует, что книга эта по духу своему – не чужая ребенку, созданному нашей революцией. Да она и не может быть чужой ему, потому что:
во-первых – это книга для городского ребенка. Большинство детских стихов писались в России для деревенских детей, о деревне. В «Крокодиле» впервые появились: автомобиль, аэроплан, трамвай и прочие образы большого города, столь привлекательные для наших детей;
во-вторых. Стихи постоянно сбиваются на бойкую городскую частушку. Ритм подвижной и мажорный. Я десятки лет изучал ритм уличных детских стихов, прежде чем написал «Крокодила». Меня всегда возмущала унылая монотония русских деревенских стихов для детей.
В-третьих. Это поэма героическая. В ней маленький мальчик Ваня встает на защиту слабых. Он защищает весь город от нашествия диких зверей. В ней проповедь действенного героического отношения к жизни;
Ты злодей
Обижаешь людей?
Так за это мой меч
Твою голову с плеч! и т. д.
В-четвертых. В ней стремление к миру и братству:
Мы пушки закопаем,
Мы ружья поломаем,
Довольно мы сражались
И крови пролили!
И это – не толстовское непротивление, это – братство, добытое кровью и борьбой.
Поэтому я был весьма изумлен, когда узнал, что Гублит не нашел возможным разрешить четвертое издание этой книги, сочтя ее опасной и вредной.
Я был уверен, что если ее сюжет кое в каких местах и не отвечает тем (вполне основательным) требованиям, которые теперь предъявляются к детским стихам, то ее стиль, ее форма, ее стиховая структура, ее общее направление вполне гармонируют с тем новым ребенком, которого создала революция. Так до сих пор смотрели на дело многие большие коммунисты, Ленинградский Совет рабочих и крестьянских депутатов не побоялся в самые бурные годы издать эту книгу в огромном числе экземпляров, а впоследствии ее дважды перепечатывали в Госиздате. Никак не могу понять, почему советская власть на девятом году революции внезапно сочла эту книгу столь вредной.
III
Впрочем, теперь мне обещают разрешить мою книгу, если я в ней переделаю кое-какие страницы.
– Каких же вы требуете от меня переделок?
– Выбросите прочь городового и замените его милиционером.
Это крайне удивило меня.
– Неужели вы хотите, чтобы крокодил глотал не царского городового, а советского милиционера, и глотал наравне с собакой!?
– Нет, – говорили мне. – Это и вправду неловко. Пусть городовой остается, но замените Петроград – Ленинградом.
– Как! вы хотите, чтобы в городе Ленина оставались старики городовые, которых глотают кровожадные гадины!
– Нет, но мы вообще хотим, чтобы вы придали «Крокодилу» советскую идеологию.
– Но в нем и так ничего антисоветского нет.
– Помилуйте, в нем есть елка – предмет религиозного культа для буржуазных детей.
С этим я, конечно, не спорю: елка в моем «Крокодиле» имеется, но служит она, конечно, не религиозному культу, а беззаботному веселью детей. Не религия в елке, а поэзия, и каким нужно быть Угрюм-Бурчеевым, чтобы эту поэзию отнять у ребенка.
Горячо протестую против всей этой угрюм-бурчеевской практики.
