Богатые земли Шер начинались от самой воды. От солёных берегов они поднимались вверх, к виноградным полям и тёмно-серому предгорью. Вдалеке изгибались зелёные холмы, а за ними выступали высокие горы с белыми верхушками.
Эту красоту создал кто-то гениальный! Он усадил долину кипарисами, за ними прочертил горные хребты, а между ними идеально отмерил синего неба.
Шерские горы были великолепны. Многие твердили, что каменные пики дырявят небо, чтобы отпустить солнце на волю, если ему вздумается прекратить заботиться о земле.
У воды обитала Кнапфа. Каждый месяц прилив чистил городские улочки, смывал в море дорожную пыль. Бывало, вода заливала Кнапфу целиком. Когда-то это огорчало местных: море уносило корзины и башмаки или забытый на улице горшок, но потом кнапфцы отыскали в омовении важный смысл и стали выносить на улицы старую мебель и вообще всё разбитое, поломанное или надоевшее.
Кнапфцы гордились своим городком, часто говорили, что на их берегу живёт солнце. Его лучи выглядывали из каждого лепестка мальвы, из каждой ребристой ракушки, из каждого зеркала в кафе.
Горожане были беспечными и немного ленивыми. До вечера они коротали время, занимаясь хозяйством, но едва темнело – в городе начиналось время радости, музыки, красавиц и виноградного сока, перед которым кнапфцы испытывали благоговейный трепет. Они собирали, выращивали и измельчали виноград, потом процеживали и заливали виноградную воду в большие бутыли с огромными пробками.
Ещё они заботились о пахучей траве сиге, которую высушивали и поджигали у себя в жилищах. Сига тлела, испуская плотный дым. От этого запаха кружилась голова, и мир казался ровным и розовым.
Такой славной жизнью могли бы жить добрые люди, которые стараются сделать окружающих счастливыми. Кнапфцы и правда относились друг к другу с теплотой и заботой, но ничего не знали о великодушии к чужакам, особенно к соседям, живущим по ту сторону залива.
Этой странной, необъяснимой нелюбви к Ревени и её пастухам было сотни лет. Никто не знал, с чего она началась, и даже старики махали руками – мол, кто его знает, что не поделили наши предки. Старшие учили младших любить пастухов, а те кивали, но кулаки их сжимались – наследство памяти было не победить.
Не было мало-мальски внятной истории, выслушав которую, можно было воскликнуть: «Что за люди живут в Ревени?!», или «Ну и лицемеры, ну и предатели!» или на худой конец «Где это видано: так дорого платить за зерно. Прав был мой дед!». А может, те события кем-то скрывались, и этот кто-то так преуспел, что и сам позабыл прошлые дела.
Миф о какой-то минувшей драке не давал кнапфцам покоя. От соседей их отделяла дюжина миль, но это не мешало им быть обиженными на добрый молчаливый соседний народ.
К неясным аргументам из прошлого кнапфцы щедро добавляли новых: они обвинили несправедливую географию, что та отмерила соседям больше, чем им самим, как будто не было за их спинами мальвы, кипарисов, винограда и залежей глины.
Кнапфцы злились, что ревенийцы забрались на высокий склон, поэтому умели прыгать со скал в воду и добираться до самых богатых глубин, тогда как сами кнапфцы скользили по воде в лёгких лодках и ловили сетями мелкую рыбку.
– Какие же они идиоты, – ворчали кнапфцы, – имей мы такие скалы, мы бы давно подняли все морские звёзды, а эти ни разу не взяли с собой даже раковины!
Ещё им не давали покоя соседские луга и овцы. Хотя именно эта несправедливость позволяла звать ревенийцев безмозглыми пастухами, которые только и умели, что стегать палочками бараньи крупы.
Но особенную обиду кнапфцы берегли для хлопковых полей. Они не могли простить соседям ткани, которые были вынуждены у них покупать. Ткать полотно самим было не из чего, а кнапфские традиции утверждали – покупать новую юбку надо до того, как ты успевала её захотеть.
Поэтому каждый обмен рыбы, глины, обработанного камня заканчивался скандалом.
– Поганые интриганы! Невзрачные, нескладные и веснушчатые…
Однако вся досада проходила, когда дело касалось соседских жён. Те редко показывались, а если и выходили к соседям, то почти не разгадывались в многослойной одежде. То, что удавалось увидеть под платками, казалось лишённым красок, тусклым, каким-то безликим и вызывало у кнапфцев горячую жалость.
– Поставь рядом сотню ревениек и нашу Монику! Они и сотней не затмят её одну!
Кнапфцы называли соседских жён колдуньями. Иначе они не могли объяснить, как так запросто глупые овцы расставались со своей шкурой.
– Не иначе магия! Эти дамочки не так просты, умеют разговаривать с животными… Чего ещё от них ждать?
Ни на день кнапфцы не забывали о соседях. Те напоминали о себе то особенной зарёй, то суетой на берегу, то расцветкой юбок на местных женщинах, что, конечно, выводило из себя и злило.
– Эти пастухи – опасные ребята! Вот мне ни разу не захотелось сказать: «Привет, как ты, Дрю? Как твоя жена, Дрю? А дочь? А есть ли у тебя наливка? Когда мы попробуем её?!»
