А теперь представьте наоборот. Шехерезада рассказывает сказку, после чего её убивают. На следующий день она опять рассказывает сказку, и её опять убивают. И на третий, и на сто двадцать шестой. Её убивают, а она, поди ж ты, не убивается! И тогда, спустя тысячу дней, её, наконец, милуют. За это время (вместо трёх сыновей) она напишет для царя несколько томов сказок, и он решит, что она вполне даже ничего, путь себе живёт. Возможно, в процессе чтения Шахерезадиных сочинений падишах ỳзрит истину, вопрос супружеской неверности перестанет быть для него центральной проблемой бытия и обретёт чисто академический характер. В конце концов, читая сказки, можно здорово расширить кругозор…
Только не думайте, что нам, Шахерезадам, легко. Цари никогда не отличались покладистым нравом, а если такие и попадались, то на троне не засиживались, довольно скоро отправляясь к праотцам – такова уж, сорри, селекция Истории: или ты, или тебя! Выжившие, по большей части, были самодурами и деспотами, или таковыми прикидывались, более или менее успешно. Иные откровенно саботировали должность, сваливая бремя власти на временщиков, а сами тем часом предавались любимому хобби, от которого неохотно отрывались только ради протокольных мероприятий или подмахнуть указы. В этой схеме женщинам, в лучшем случае, отводилась роль того самого хобби.
Это не говоря уже о конкуренции, особенно на Востоке, где владыкам всегда было свойственно жениться впрок: до некоторых жён руки у них так и не доходили. Поэтому, в противоположность жене Цезаря, любая из жён падишаха априори жила под презумпцией виновности, и скучища в гаремах царила отменная. Любимым развлечением были сплетни, но это как сериалы: когда все переспали со всеми и исчерпали все мыслимые роковые напасти, наступает кризис жанра. До некоторой степени ситуацию спасает чтение, но, когда все доступные книги зачитаны до дыр, остаётся только сочинять собственные, и тут, падишахи, держитесь! Так, в полумраке дворцовых патио, под звон фонтанов и трёп наложниц, возникла женская проза…
Вот о чём я размышляла, прикорнув в уголке дивана, пока не задремала. Мне снилось, что я рассказываю царю бесконечную сказку, под которую, в конце концов, засыпаю сама, надеясь проснуться где-нибудь в другом месте, гораздо ближе к полюсу, таким густым и тяжёлым сделался воздух – ещё немного, и его пришлось бы проталкивать в лёгкие пальцами. Но и такой он был сначала по талонам, потом и вовсе по вип-картам. К ночи стало понятно, что на всех его не хватит, даже кот улёгся под кондиционер. Не понимаю, как такое может кому-то нравиться, но это, видимо, дело вкуса и традиции. Люди, едущие на юг! Давайте меняться: вы сюда – мы к вам…
И тут где-то вдали загрохотало. Сначала, как в песне, город подумал: ученья идут, и ещё какое-то время продолжал обречённо пялиться в телевизоры. Потом поднялся ветер, мигнуло в сети и взоры граждан от телеэкранов недоверчиво переместились к тёмным окнам. Там сперва ничего не показывали, но художник по свету знал своё дело. Дождавшись, когда ожидание публики стало густым и горячим, как адская смола, он зашёл сразу с козырей: полыхнуло раз, другой, третий, молнии раскололи корку неба, раскрошили мякоть этого горячего пирога, и в образовавшиеся проломы наконец-то хлынул воздух, обильно сдобренный дождём…
За сим заканчиваю дозволенные речи. Дальше пусть врёт Синдбад.
СОРОК ВОСЕМЬ ДИРИЖЁРОВ – И ОДИН СЕДОЙ СКРИПАЧ!
Все знают всё про то, как правильно. Друг разбранил мои посты, потому что – зачем? Чего я этим добиваюсь? Всеобщего восхищения? Всеобщего сочувствия? Что?! Коллега по цеху не оставил камня на камне в моих стихах: ты, говорит, бабка, что ли, которая носки на лавочке вяжет на четырёх спицах и молодость вспоминает? Посмотри, говорит, в зеркало. Это что за депресня такая? (Между нами, не вижу ничего предосудительного в вязании носков, которые, если уж на то пошло, вяжутся на пяти спицах, хотя со стороны это может выглядеть как четыре; и да, я бабка! Уже скоро восемь лет как, чему несказанно рада, у подъезда только не сижу.)
А кое-кто из доброжелателей вообще заявляет, что раз я ещё не покойник, то о себе надо говорить исключительно в жанре самокритики, а признаваться в своих достоинствах так же стыдно, как в воровстве из супермаркета. Вот когда склею ласты, тогда другое дело. Тогда благодарное человечество само вспомнит, какая я была хорошая. Если была. Если вспомнит. А если нет, то придумает: у покойников на комплименты монополия, причём не обязательно на заслуженные. Такой социальный ритуал: усердно нахваливающий покойника растёт в собственных глазах и в глазах сообщества – видали, какой я великодушный и высоконравственный?!
Министерство образования уверено, что знает, как я должна работать и что качество моей работы напрямую зависит от количества составленных мною бумаг. А также от их сложности. Алгоритмы и стандарты – наше всё! Не припомню, чтобы хоть одна комиссия заглянула в аудиторию, не говоря уже о том, чтобы поприсутствовать на занятиях. Зато документация год от года всё чудесатее и чудесатее. Интересно, на каком фундаменте они созидают свои могучие методические концепции? Или критерий истины – более не практика, а что-то другое? И как это мы смогли чему-то научиться по засаленной и потрёпанной учительской тетрадочке с планами, которые не менялись десятилетиями! Да выучиться так основательно, что многое помним до сих пор. Такое вот, понимаешь, Зазеркалье, парадоксов друг…
