После автокатастрофы я стал импотентом.
Травмы мои были несерьезными, хотя и вынудили меня провести три недели в больнице, под присмотром заботливого доктора Гиррона и, по его словам, не менее пары месяцев требовалось мне для полного восстановления. Жена приходила в мою палату почти каждый день, вызывая завистливые восторги со стороны как собратьев из племени пациентов, так и докторов, не исключая и уже упомянутого мной профессора. Прочих страдальцев травматологического отделения, в том числе и неспособных подняться с кроватей, их неопрятные, обрюзгшие, обвешанные детьми жены посещали изредка и торопились уйти, оставив дурно пахнущие контейнеры с домашними блюдами, вызывая у мужей лишь раздражение. Ирина же появлялась в образе наиболее приятном мне, с губами, едва способными шевелиться от тяжести налипшей на них помады, в блузах, позволявших рассмотреть подробности кружев под ними, бюстгальтерах, не пытавшихся удержать ее увлекательные груди, коронованные яркими, постоянно возбужденными сосками и коротких юбках, угрожавших разорваться каждый раз, когда она садилась или наклонялась. Во время прогулок по яблоневому саду, раскидывавшему свои гнилые плоды по узким надтреснутым дорожкам, я прилежно, до воспаленной красноты мял ее груди и ягодицы, не ощущая в себе привычной твердости, но относя это на счет незаживших травм, смягчающей тяжести обезболивающих препаратов и общей моей, возмущавшейся каждым движением слабости. Но, когда в первую же ночь по возвращении домой Ирина в течение часа не смогла ничего добиться при помощи оскопляющих губ и языка более подвижного, чем влюбленный слизень, я счел беспокойство допустимым. На следующее же утро я позвонил велеречивому Гиррону, поспешившему заверить меня, что подобное нередко случается с пережившими угрожавшие жизни явления мужчинами и виной тому не нарушения во внутренних органах или работе желез, но некое перенапряжение нервной системы, все последствия свои обязанное вскоре изгнать из меня. Попытки настоять на дополнительном обследовании встретили неприятие со стороны заботившегося о моем кошельке профессора, уверявшего в избыточности сделанных во время моего пребывания в его клинике изучений для однозначного заключения. Посоветовав мне не беспокоиться, посвятить время отдыху и развлечениям, он повесил трубку. Сама Ирина поражавшая неутолимой похотью даже меня, долгое время обитавшего в обществе имеющих отношение к созданию порнографии личностей, отнеслась к моему состоянию спокойнее моих ожиданий. Каждую ночь она тратила не меньше получаса, обрушивая на мою обмякшую плоть торжественную тяжесть горячих грудей, всю ярость проворного язычка, рядом с которым медлительной казалась трещотка гремучей змеи. Ничуть не смущаясь очередной неудачей, она удовлетворяла себя руками и засыпала, оставляя меня в бессонной ярости. Любые резкие движения давались мне тяжело, я быстро уставал и начинал задыхаться и потому даже пальцы и язык мои стали временно непригодны для удовлетворения женщины.
Когда мне удалось найти объявление специалиста по мужской физиологии, мы поехали к нему вместе. Доктор оказался смешливым мужчиной лишь на пару лет старше меня. Засунув татуированные руки в карманы поднявшего рукава до локтей халата, он вышел в приемную, около часа пытавшую нас посредством голубых пластиковых стульев, осмотрелся, как будто кроме нам имелись здесь и другие, различимые только для его взора посетители, уставился на Ирину, вожделеющее моргая глазками за узкими стеклами очков и, обращаясь к ней, попросил нас проходить.
Внимательно просмотрев результаты моих обследований, он, поскрипывая вращающимся табуретом, коричневой кожей напоминавшем мне кресла в кабинете моего отца, в детстве казавшиеся мне пугающими живыми чудовищами, заявил о своем полном согласии с выводами господина Гиррона, бывшего некогда его преподавателем. Тем не менее, он согласился осмотреть меня, отвел за черную ширму с нескромными на ней красавицами, наличие здесь которых, как и расставленные на столе и полках пластиковые фигурки соблазнительных чаровниц, имело, как подумалось мне, тот же смысл, что и присутствие игрушек в детском стоматологическом кабинете. Тошнотворно липкое, скрипучее и деловитое латексное прикосновение доктора изучило всего меня, заглянуло к скрытной простате, не обнаружив ничего, способного указать на недуг или повреждение. Когда мы вернулись, Ирина поднялась с белого стула, внешностью убеждавшего в родстве с его подобиями в приемной и юбка ее, и без того почти не прикрывавшая бедра, задралась, вздымая черную свою тонкую кожу и предоставляя доктору возможность насладиться грозной яркостью красных кружев.
Покачиваясь на табурете, постукивая по краю стола шариковой ручкой, притворявшейся втиснутой в сетчатый чулок стройной женской ножкой, доктор задумчиво посмотрел на меня, провел ладонью по лысой голове, почесал кончик длинного носа и снова отметил точность сделанных профессором выводов.
– Неужели вас совершенно ничто не может возбудить? – сомнение его подозревало меня в неведомой лжи, в нежелании совокупляться с собственной женой, тайно пережитой венерической болезнью или ином, не менее понятном и постыдном проступке. Мне доводилось встречать мужей, испытывавших неуемное отвращение к своим женам, казавшимся опьяняюще соблазнительными многим другим мужчинам, потому я нисколько не удивился тому вопросу и лишь сокрушенно покачал головой.
