23 апреля, воскресенье
– Отстань. Отстань! Слушать ничего не хочу.
– Витя, очнись! Услышь меня, сын мой.
– Сын? Да ты достал меня! Вы все меня достали!
Большой зал старинного каменного особняка заполнила матерная брань молодого человека. Мужчина едва ли понимал, что происходит вокруг, но это его совсем не волновало. Под высокими сводами в очередной раз сошлись в словесной дуэли немолодой отец и поздний сын. Михаил Ефимович Меньшиков, хозяин фамильного гнезда, хватался за сердце каждый раз, когда его взрослый ребенок, долгожданный приемник аристократической фамилии, возвращался домой лишь телом, оставляя разум где-то в подворотне на кончике одноразовой иглы.
– Виктор, ты дождешься, что тебя поставят на учет, как наркомана!
– Я тебе сказал, чтобы не лез ко мне. Я брошу!
– Да кто к тебе лезет? Все же есть, хочешь заграницу поезжай, смени обстановку, Витя? – голос отца начинал дрожать.
На предложение отца Виктор криво улыбнулся, опустился на диван и положил ноги на журнальный столик.
– К сестричкам? К этим дуррам? Да пошли они обе со своей заграницей!
Причинами для столь грубого отказа, служили разочарование в собственных силах и зависть к успешности двух старших сестер, которые выучились за рубежом, обзавелись семьями и там же остались. Впрочем, разочарование, также, как и зависть, Виктор никогда не признавал, считая себя самодостаточной творческой личностью. К искусству он тяготел еще с детства, в рисовании и лепке ему не было равных. Глядя на его первые произведения, у отца наворачивались слезы радости и умиления, зарождались надежды и планы на будущий профессиональный успех талантливого не по годам отпрыска. К сожалению, в попытке обеспечить маленькому Вите максимальный комфорт и творческую свободу, Михаил Ефимович перестарался, и те «творческие странности», как он сам называл хулиганские и безответственные выходки сына, вышли из-под контроля, закоренели в пубертатном возрасте и обросли неконтролируемыми вспышками ярости.
Попробовав в седьмом классе алкоголь, к концу школы Виктор уже с трудом мог без него обходиться. В армии, куда юноша сбежал назло отцу, к алкоголю добавились и наркотики. Как следствие атмосфера в семье была крайне напряженной. Дочери уговаривали родителей переехать, но Михаил Ефимович, так же, как ныне покойная супруга его, чувствовал, что Виктор ни за что не согласиться отправиться с ними, а оставить его одного было в высшей степени бесчеловечно.
– Сам-то чего вернулся? Лечился там, так и лечился бы дальше, – выдохнув струйку дыма, Виктор запрокинул голову на спинку дивана.
– Ты, ты мое наказание, – тыча скрюченным пальцем, Меньшиков старший подошел к сыну и грубо столкнул его ноги со столика. После чего наклонился и схватил за грудки собственного отпрыска. Терпению Михаила Ефимовича уже давно наступал предел. Пожилой отец со слезами вцепился сыну в рубашку, но Виктор с силой уперся ладонью ему в лицо и как мог пытался вывернуться, отчего, потеряв равновесие, старший Меньшиков оказался на диване, но хватку не отпустил.
– Будешь мне говорить, что мне делать, паскудник! – пыхтел отец, пытаясь схватить и как-нибудь обездвижить сына. От борьбы все лицо Михаила Ефимовича стало красным, по лбу крупными каплями стекал пот, голос дрожал от злости, но еще больше от обиды, разочарования, бессилия и грусти.
Отец и не думал сдаваться, даже когда сыну удалось вывернуться и соскочить с дивана.
– Я до тебя доберусь! – с трудом переводя дыхание, Михаил Ефимович снял с ноги тапок и со злости метнул в сына, но не попал.
В ответ на это, Виктор, находящийся с другой стороны столика, схватил пригоршню журналов и осыпал отца картечью глянца. Старшему Меньшикову ничего не оставалось, как закрываться руками, пытаясь подняться на ноги. Следом за журналами на Михаила Ефимовича обрушился и столик, а вместе с ним и сам сын. Навалившись на тыльную сторону столика, пьяный Виктор непослушными ногами упирался в ковер. Ступни разъезжались, и ковер стал выскальзывать из-под дивана. Собрав последние силы Михаил Ефимович предпринял отчаянную попытку вразумить разбушевавшегося сына, оттолкнулся от высокой спинки и закричал, но диван накренился и завалился назад, увлекая за собой журнальный столик, зажатый между обоими Меньшиковыми. Перекувырнувшийся Виктор оказался на полу без сознания, придавленный собственным орудием.
Доподлинно неизвестно, сколько времени он провел, лежа на полу до того, как голос сначала тихий, но быстро перешедший на повышенные тона, а затем и чьи-то грубые руки, схватившие Виктора за плечи и бившие его по щекам, не вернули к суровой реальности.
– Виктор Михайлович! Виктор! Виктор! – Пощечины сыпались одна за другой, за ними последовала нервная встряска, а на десерт – стакан холодной воды на голову.
Кое-как открыв глаза, щурясь от ослепительного света и с трудом соображая, где он вообще находится, младший Меншиков закашлялся.
– А-а-а, – простонал дебошир, медленно подгребая под себя ноги.
– Виктор Михайлович, да очнитесь же вы!
– О-о-о? – второй стон звучал уже как вопрос, но по-прежнему не отличался хоть какой-нибудь смысловой нагрузкой.
