Она чувствовала, что выставка станет очередным провалом. Брови критиков принимали пугающие формы, иронически подскакивали и вновь падали вниз, нависая над сощурившимися глазами, журналисты перешёптывались, а мэтры искусства статно проходили мимо, оставляя позади себя шлейф холода. И только посетители, не посвящённые в тонкости визуальных искусств, находящиеся в галерее не ради эпатажа и пиара, а ради вдохновения и эмоций, казалось, одобрили новую выставку фотографий Анны Шенкевич.
А ведь за её плечами успеха было не так уж и много. Разве что тогда, на съемках в Марокко. Это был заказ одного из ведущих европейских домов моды. Несмотря на сильный ветер стояла невыносимая жара, в воздухе, как чайки, время от времени проносились запахи духов. Изгибаясь, словно йог, Анна снимала андрогинных юношей и хрупких моделей на фоне мятежного океана и мутного неба. Снимали в отеле, в одном из лучших номеров, с балкона которого открывался умопомрачительный вид на побережье. Вдали виднелись очертания скал, ещё дальше – медленно проплывающая яхта, похожая на отколовшийся кусок глетчера. Они были неотразимы: Софи, облокотившаяся на перила балкона и устремившая меланхоличный взгляд в закатный океанский простор сквозь водолазную маску, Николь с коротко подстриженными волосами цвета фуксии озабоченно разглядывающая настольный глобус, Жанна (в недалёком прошлом – Жан), с особым изяществом прикрывающая обнажённые груди шёлковым веером, и конечно Эрнест, развесёлый подтянутый Эрнест, в ярко-синем вельветовом костюме и с густо накрашенными чёрными губами, держащий на руках белого пуделя.
Фотографии вызвали ажиотаж. Анну признали восходящей звездой фотоиндустрии, её технику – прорывом в так называемой mood photography1. Затем – работа в женских журналах и тернистый путь к первой парижской выставке. Представлены были работы, сделанные, в основном, за время месячного пребывания Анны в Таиланде. Как-то ей в руки попался путеводитель с дивными фотографиями этого курорта: в сущности, ничего нового, кроме примелькавшейся экзотики. Поразительными в них были не пейзажи, сами по себе достаточно примитивные, а световые нюансы, схваченные искусным фотографом: угрюмые переливы волн, мерцающая глубь бассейна, мягкое полыхание свечей среди статуй храма. Очарованная снимками, Анна сформулировала магистральную максиму своего творчества: секрет не в том, как снимать, а где. Таиланд подарил ей серию нестандартных кадров и, кроме того, нестандартную любовь – нью-йоркского художника Чарли Глента (чья страсть – портреты таиландских шимейлов2 ню), разместившегося в том же отеле, что и она. Встреча изменила жизни обоих. Купидон выстрелил в самое яблочко. Курортный роман, овеянный атмосферой творчества (Чарли рисовал своих гермафродитов, Анна фотографировала природу островов), был обречён на продолжение. Прощаясь, они пообещали друг другу встретиться вновь в ближайшем будущем. И если коллекция картин Чарли стала триумфов, то фотографии Анны Шенкевич были раскритикованы в пух и прах. Журнал «Smart Art» назвал их «ультрапресными иллюстрациями для туристического буклета». Известный фотограф Оноре Пиво, разместив на своей странице в Facebook несколько свежих работ Анны, прибавил следующий комментарий: «Мы ожидали большего».
Анна сходила с ума. Чтобы утешить её, Чарли на две недели приехал погостить в Париж. Его взору предстала разбитая, разочаровавшаяся во всём девушка. Две недели пролетели в один момент. Они гуляли по Тюильри, ели мороженое, слушали бродячих музыкантов, по вечерам наведывались в Латинский квартал и занимались любовью. Все невзгоды остались далеко позади. Анна боялась спугнуть счастье.
– Сhérie3, не отчаивайся, – говорил лежащий рядом с Анной Чарли, поглаживая её волосы. В окне спальни, словно в камине, полыхал закат. – У тебя всё ещё впереди. Куда спешить?
– У меня есть ты. И это главное.
Незавидная участь постигла и следующую выставку Анны под названием «Tableaux vivants»4. Фотографии состояли из двух частей: на одной изображалась сама картина-оригинал, на другой – её инсценировка. Шаржированию подверглись работы мастеров самых разных культур и эпох: от Боттичелли до Уорхола, от Репина до Хасигути Гоё. Труднее всего поддавались имитации произведения русских художников. Изображённые ими лица передавали эмоции, уловимые лишь наиболее тонкими натурами: ярость, разведённая любовью, агапэ5, оттенённая отчаянием, призрение, обрамлённое страхом. Анна с головой ушла в искусство. Сколько времени, сколько сил ушло на то, чтобы подобрать натурщиков с подходящими пропорциями и похожими чертами лица, чтобы изготовить идентичную одежду, отрегулировать освещение, создать околдовывающие декорации, переносящие зрителя в неопределённую сферу между миром фотографий и миром живописи. И всё насмарку. Восторженный отзыв выставка получила лишь от одного искусствоведческого журнала, признавшего проделанную работу «новаторским подходом к забытому виду творчества». В целом же, цикл «живых картин», вопреки всем ожиданиям Анны, остался незамеченным. Мир вокруг снова потускнел. Но самое страшное случилось позже…
