Суждены нам благие порывы…
Н. А. Некрасов
Дом стоял на окраине города, на немощеной улице, изрытой колесами редких в те годы машин. Калитка оказалась жестяным листом с ровными дырками. Это значило, что хозяин дома работал в штамповочном цехе.
В те времена, в шестидесятые годы прошлого столетия, можно было пройтись по улице, посмотреть на заборы и запросто, без ошибки определить, кто и где работает. Воровал народец потихоньку. А что было делать? Где купить? Тогда супермаркетов не было. Все доставали по знакомству или тащили, что плохо лежит. Да ведь и пели-то как? «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». А если «мое», то чего бы не взять?
У той ажурной калитки Анна спросила подружку Риму, которая привела ее к этому дому:
– Как хоть зовут твоего?
– Арсений, – ответила Римма.
– Имя какое-то стариковское.
– Не стариковское, а старинное.
– Ни одного Арсения не встречала.
– Что ты еще встречала в жизни, малявка?
Римме уже стукнуло двадцать, была на два года старше. Этакую малую разницу в зрелости и не углядишь, но в молодом возрасте она заметна.
Калитка была не заперта, девушки прошли во двор. По выложенной булыжником дорожке прошли мимо глухой стены дома и оказались на низком крылечке под навесом – две ступеньки и площадка перед входной дверью. Слева от двери умещалась широкая скамья весьма даже примечательная – с приподнятым и выгнутым изголовьем с одной стороны и резным подлокотником с другой, да еще с фигурной спинкой. Этому созданию мебельщика бесспорно в гостиной было место, но сохранилась только одна ножка, выточенная под львиную лапу, а три остальные заменили обычными деревяшками. По той причине, видать, и выставили инвалида на крыльцо, не пустив из уважения на растопку. Почему-то Анна обратила внимание на скамью и даже с удовольствием произнесла про себя ее подлинное название – канапе.
Прошли через сени. За дверью, обитой мешковиной, слышны были голоса. Рима потянула за ручку с большим усилием. Дверь не распахнулась, а подалась неспешно, при этом проскрипела так мелодично и многоголосо, будто устроена была на манер музыкальной шкатулки.
Прежде всего, Анну удивило пространство. В доме были разобраны все перегородки, и получилась одна общая комната с большой русской печью. Потолок на толстых матицах казался низким, а окна маленькими и света явно не хватало. Оттого еще более таинственным показалось собрание людей за длинным столом. Ни один человек не посмотрел в сторону вошедших, а все продолжали о чем-то говорить, сразу и не понять было – о чем, перебивая друг друга и много смеясь.
Свободные места были, Римма подвела за руку Анну, усадила и сама села рядом. Она подобрала две чайные чашки из многообразия разнокалиберной посуды и наполнила вином.
Закуска состояла из кровяной колбасы и салата в тазу, наполовину опустошенном. Потом Анна сама участвовала в сотворении этого блюда под названием «силос». В таз нарезали капусту, лук, морковь, помидоры, яблоки – кто что принес из овощей и фруктов, заливали постным маслом, мешали большой деревянной ложкой и ставили посреди стола. Пили в основном дешевые молдавские вина, водкой не увлекались. За столом собирались не ради хмельного куража, а ради бесконечных бесед на всевозможные темы.
В тот свой первый приход Анна обратила внимание на упитанного молодого человека, с которым через стол стала кокетничать Римма. Должно быть, это и был ее Арсений, решила Анна. Его всего было много, этого человека. Любого мог своим раскатистым голосом заглушить, когда смеялся, оконные стекла звенели, стул под его грузным телом жалобно и опасно поскрипывал, а ел так жадно, словно век голодал.
Осушив стакан портвейна и смачно закусив, он бесцеремонно уставился на Анну.
– Давай знакомиться, малышка. Кинорежиссер Колыханов.
К тому времени, как позже выяснилось, он снял документальный очерк в десять минут о камвольном комбинате, но имел кинематографическое образование, что и наполняло его пафосом.
– Платон, – назвался по имени будущий гений.
− Платон? А я думала – Арсений, – нарочито громко сказала Анна, повернувшись к подруге.
Ей сразу не понравился толстяк, у него глаза были сквозные. Точно! Как дырки, смотрит, а в них – пусто.
− Ух, ты какая! – воскликнул Колыханов. – Кусачая!
Режиссер почему-то громко рассмеялся, хотя ему явно не было смешно.
− Не обижай, Платон, Анечку, − попросила Римма и поднялась. − Она хорошая.
– Ты куда? – вскочила Анна. – Я с тобой.
– Сбегаю в общежитие, наверно, он там, – Римма усадила за плечи Анну. – И мы придем за тобой.
Платон стал увлеченно рассказывать о своем новом замысле уже художественного фильма, который обещает стать шедевром в кинематографе. История была банальная и скучная, как показалось Анне, и она не стала слушать. Сидела и разглядывала гостей. Девицы безбожно курили и старательно изображали, как все им понятно, о чем говорит режиссер, а должно быть, только и думали о своем возможном участии в будущем шедевре. Анна нисколько не ошиблась, позже узнав, что все трое были театральными актрисами.
Ребята сидели довольно безучастно, попивая вино. Анна заметила, как один из них неотрывно смотрел на нее с преглупым выражением лица. Уж точно влюбился с первого взгляда. Анна в любовных делах была совершенно неопытной, еще и не целовалась ни разу, но стала замечать, что мужчины обращают на нее внимание, даже на улице ловила цепкие и откровенные взгляды. Римма в своей грубоватой манере как-то сказала:
