Почерневшим от Порчи языком он облизнул бледно-алые губы, медленно расползавшиеся в кривом фанатичном оскале маньяка, который видит свое превосходство над жертвой так же отчетливо, как виден скорбный серп убывающий луны на безоблачном ночном небе.
Ноздри охотника инстинктивно расширились, он глубоко втянул окружающую темноту. Он видел ее всю – бесконечную нить первозданного мрака, что свивалась вокруг него кольцо за кольцом. И на эту нить, как деревянные бусины на примитивное ожерелье, нанизывались запахи.
Как его прозвали журналисты, эти шлюхи пера? Бладхаунд? О Порча, как тривиально! И все же охотник не мог отрицать, что это тешит его самолюбие. Прозвище получилось броским и, надо сказать, довольно точным. Ведь он действительно мастерски выслеживает своих жертв. Жертв? Хм… это тоже слово журналистов, и хотя сам он предпочитает называть их эскейперами, сути это не меняет.
Охотник снова вдохнул, протяжно, смакуя. Что-то тут у нас? Пресный аромат горячего пепла от еще дымящегося остова ремонтного блока, что стоит в трехстах шагах к северу, на самой границе леса. Вслед за ним резкий металлический запах с примесью тухлой вони опорожненного кишечника – это надоедливый пес одного из эскейперов подобрался к нему слишком близко и пришлось выпотрошить зверя прямо на поляне перед брошенным особняком.
Это все? Нет, еще терпкое марево тлена от изнуренного Порчей тела Доджера – словно в насмешку ловкач погиб первым и теперь его давно остывшая обескровленная тушка никчемным кулем валяется подле стены сарая.
О, сколько их вокруг – этих запахов! Бладхаунд и не думал считать. Он неспешно перебирал их, будто играя на невидимой арфе, в поисках того самого, единственного…
Нашел!
Запах пота. Ядреного молодого пота – холодного, мгновенно застывающего на поверхности разгоряченной кожи. Такой пот не липнет, нет. Но и не спешит испаряться. Это пот страха – первой эмоции, что стала доступна гоминидам, далеким предкам нынешних Хомо-отнюдь-не-Сапиенс.
Бладхаунд хорошо знал, что пот может пахнуть по-разному. Самый прославленный из всех – пот любви, тот самый, что пропитывает простыни, когда две страсти соревнуются в притворном противоборстве и каждая жаждет лишь заслуженного поражения. Что бы ни говорили очкастые умники про уникальность феромонов, такой пот всегда одинаков, и он быстро приедается.
Но пот страха – совсем другое дело. Охотник не думал, как это работает на уровне биохимии, ему всегда было достаточно нечеловечески обостренного обоняния, а все прочее он оставлял инстинктам. И те говорили, что пот страха у каждого свой – он складывается из десятков неуловимых тонов, формируя грандиозную в своей непостижимости симфонию, вдыхая которую Бладхаунд впадал в трепетный восторг. В этом не было ничего общего с сексуальным экстазом. Скорее что-то из области лизергамидов.
Именно так Бладхаунд чаще всего находил своих жертв. Он дышал неестественно медленно – не больше четырех-пяти вдохов в минуту. Это позволяло улавливать большинство запахов и методично раскладывать их по тонам, выкристаллизовывая необходимый. И сейчас он точно знал, что в ста двадцати шагах к югу, вдоль полуобвалившейся стены оскверненной часовни крадется Ника.
Ника. Двадцатипятилетняя медсестричка из первой городской. Это было волнительно, и про себя охотник поэтично называл ее Лайфсейвер. Ну да, есть у него такой фетиш – он всем им дает прозвища. А что? Они ведь как только его не называют!
Девушку он выследил почти час назад, когда она отстала от других обреченных, затерявшись в лабиринте его смертоносных, но слишком очевидных ловушек. Разумеется, он сам сделал так, чтобы эскейперы видели все его капканы, растяжки и волчьи ямы! Он не хотел убивать их быстро, Эссенциал не одобрит этого. А одобрение тенебриса – это все, что нужно Бладхаунду. Потому что взамен он вправе требовать новые дары. Новые силы!
Все это время Лайфсейвер двигалась на север от высохшего колодца, строго по кромке леса, не решаясь ступить в его тревожные объятья. Дважды охотник приближался к ней на полсотни шагов и тихо напевал Сумеречную Колыбельную, от которой кровь девушки обращалась раскаленной ртутью. Каждый раз она непроизвольно вскрикивала и бежала. Все дальше от остальных. Все ближе к тому месту, где он подарит ей Освобождение.
И вот она уже в конце пути. Больше не трясется, почти ничего не соображает. Она даже не в состоянии закричать, позвать на помощь! Не потому что боится привлечь внимание Бладхаунда. Нет, она просто не может.
Просто не может. Ибо он сломил ее волю.
Лайфсейвер неуклюже семенит по пыльной дороге, обхватив себя тонкими белыми руками. В тусклом свете луны ее лицо кажется мерцающей маской призрака с черными провалами вместо глаз. Но Бладхаунд знает, что они у нее голубые. Светловолосая, красивая. Вес – килограммов шестьдесят, не больше. Держит себя в форме, возможно – бегает по утрам. Но сейчас вымотана донельзя.
Свое единственное оружие – бурый от ржави кухонный нож, найденный в брошенном особняке – девчонка прячет под легкой вельветовой кофточкой, которая задубела от крови. Нет-нет, это не ее кровь! Просто дурочка пыталась спасти Доджера, когда душу этого самонадеянного неудачника поглощал призванный Эссенциал.
