«Ошибка в уравнении, если на нее посмотреть в профиль, вполне может оказаться новым законом мироздания» – Альберт Энштейн
– Я что похож на идиота? – Иван посмотрел на заливающегося хохотом Николая и обиженно засопел – Я не хочу и не буду больше чинить эту чертову куклу! И вообще, жестяной ящик, в котором мы с тобой кувыркаемся уже третий месяц давно пора сбросить с орбиты! Пусть бы он сгорел ко всем чертям! – Иван выбрался из паутины проводов, и легко оттолкнувшись от пола, поднялся к потолку.
– Колька, я сказал все! Я устал! Эти электронные мозги кроме игры в шахматы ни на что не годятся, и вообще, я хочу, есть и спать. А ты – он развернулся и со злобой посмотрел на приборные панели, которые были «лицом» центрального компьютера станции – Ты не просто идиот, ты идиот в квадрате… -
Он тяжело вздохнул и пробормотал в полголоса – Второй такой вахты я не переживу – Поплыл по коридору, шевеля невесомыми ногами. В животе урчало.
Он чинил, Бима уже в шестой раз и на последний – шестой потратил почти восемь часов своего драгоценного времени.
Станцию Р50, на которой они несли дежурство, давно пора было списывать в утиль, но благодаря героическим усилиям экипажа она еще как, то справлялась со своими обязанностями.
Старенькие еще девяностых годов телескопы разглядывали подслеповатыми линзами циклоны и антициклоны, передавали то, что увидели Биму, и он кое-как из этого варил для метеорологов цифровой суп, которым они давились, но все же – ели.
Однако, то, что случилось неделю назад вывело Ивана из себя.
Переход на новую орбиту Бим посчитал неправильно и теперь до них не могли добраться обычные транспортные корабли. По крайней мере, старт транспортника и подлет обходился чрезмерно дорого, и Земля угрюмо отмалчивалась, когда экипаж просил помощи, и предлагала им пока обходиться своими силами.
Станция, на которую распределили Ивана и Николая, была старейшей в космофлоте не только по слухам, но и по журналам налета часов.
Ее вывели на орбиту несколько десятков лет назад, и единственное на что хватило времени и желания у родной державы – это некоторое время назад заменить двигатели и потратиться на более новый компьютер.
Компьютер был весьма странным приобретением.
Кафедра электротехники МГУ разработала его довольно давно, но оставила разработку как неперспективную.
Тем не менее, агентство космических сообщений посчитало возможным приспособить его для управления этой грудой ржавого железа и постаралось на славу.
Компьютер справлялся со своими обязанностями. Как он с ними справлялся – это уже вопрос другой.
Каждая смена ремонтировала Бима не менее трех раз, добавляла в каждый «подход к снаряду» что-то свое, и, в конце концов, что из этого получилось – было известно только Богу.
Но Бим работал. Со скрипом, но работал.
Иван был вне себя от злости на Бима за то, что тот вывел «каракатицу» на орбиту, с которой станцию увести будет совсем не просто, и, соответственно, их вахта растягивалась на неопределенный срок.
Иван давно просился на Землю, но работал на станции уже второй месяц.
В центре управления полетами посчитали нецелесообразным менять бортинженера, который знает станцию настолько, что другой, возможно, и не сможет ее починить после очередного казуса.
Так или иначе, Иван злился не только на Бима, но и на себя и на Землю с ее погребенной под бумагами, проверками и согласованиями, бюрократической системой.
Злился и на Николая, который никак не собирался разделять его злость, гнев и уныние и только улыбался на его Ивана претензии по тому или иному поводу.
Иван закончил «Московский государственный университет» четыре года назад.
Его тяга к космосу, наконец-то была удовлетворена, и после нескольких месяцев тренировок и полугода сидения в дублерах он был выпущен в космос.
На самом деле его сетования по поводу того, что ему надоела работа, не имели на то особых оснований. Он был бесконечно рад тому, что ему часто приходится чинить Бима, копаться в путанице проводов, ощущать себя нужным этой станции, обжитому космосу, казаться себе великим и могучим.
Не смотря на огромное, просто, невероятное количество претензий ко всем и вся, ему нравилась работа, и он хотел на Землю, наверное, больше из-за того, что его туда не пускали.
На самом деле Иван был весьма оптимистичен, и его беспокойство и бурные эмоции были скорее отражением его деятельного и неугомонного характера, чем чрезмерно мрачной жизненной позицией.
Но, как бы там, ни было, он летел сейчас по коридору связки рубки управления и жилого отсека, ловко хватаясь за скобы, подтягивал невесомое тело и двигался навстречу своим любимым котлетам из свинины и горячему чаю.
В рубке остался Николай, его партнер и, разумеется, большой друг, поскольку видеться каждый день по несколько десятков часов в течение двух с половиной месяцев людям, которые неприятны друг-друг, наверное, невозможно.
Николай был повыше ростом, хотя в невесомости рост совершенно не воспринимался как фактор превосходства.
Он был пшенично рус, даже ресницы имели светлый оттенок.
Глаза, разумеется, как у всех людей его типа голубые и кожа совершенно неприспособленная к солнцу.
