Мне думалось, что пылкость, с какой я когда-то ждал рассвета, навеки утрачена. Она жила во мне в детстве, в те времена, когда ночная тьма казалась врагом, а свет – другом. Луна, выходившая на небо днем, называлась у нас детской, поскольку мы предпочитали смотреть на нее при солнечном свете...
Восход принес облегчение. И в ясном свете мои ночные разоблачения Анны не превратились в глупости, как обычно бывает наутро с ночными размышлениями. Напротив, мои выводы стали еще более очевидными и определенными.
Анна была ведьмой. Она пропиталась злом, обретала в нем новые силы, злоупотребляла ими и злодействовала ради удовлетворения мелочного тщеславия.
Прошлая ночь принадлежала ей. Зато мне принадлежит утро. И до наступления грядущей ночи я должен убраться от ведьмы подальше.
* * *
Сезон охоты на оленей и косуль, мою любимую дичь, уже открылся, но мнимая беременность Анны вынуждала меня безвылазно торчать при ней. Неплохо будет вновь поохотиться, вспомнить веселые лесные забавы.
Ближайший лес, где в изобилии водились рогатые красавцы, находился в уилтширском Савернейке, в трех днях езды к западу от Лондона. Сэр Джон Сеймур, мой давний соратник, удалился в свой манор несколько лет тому назад и с тех пор служил хранителем тамошних королевских охотничьих угодий.
Я отправлюсь к нему, проведу несколько дней в Вулф-холле и спокойно обдумаю, что делать с обрушившимися на меня ужасными откровениями. Необходимо побыть в одиночестве. Да и видеть никого не хотелось. Нет, ради безопасности и удобства мне нужен слуга. Проверенный и надежный. Я могу попросить...
Из-за двери донеслись шаги. Я не спал сегодня в собственной кровати – вернее, вообще не ложился, – и Генри Норрис отправился на мои поиски. Да, мне мог бы понадобиться Норрис. Осмотрительный. Молчаливый. Преданный.
Я открыл ему дверь.
– Давайте-ка собирайтесь, – оживленно сказал я. – Сегодня я уезжаю на охоту в западные края и хочу, чтобы вы сопровождали меня. – И, увидев его изумленное лицо, добавил: – Всего на несколько дней.
Нельзя, чтобы наш отъезд походил на поспешное бегство. Кроме того, необходимо удержать Анну от дальнейших зловредных деяний. Я не знал пока, как поступить с ней. Мысли разбредались. Ночные откровения подействовали на меня ошеломляюще. Они меняли все, и теперь именно мне следовало скрыться под маской. Мне нужно время, время на восстановление сил и размышления – увы, скорбные. Тяжел груз моих лишений. Помимо жены я потерял невинность и простодушие.
* * *
Путь на запад проходил в молчании. Лучи заходящего солнца согревали и успокаивали меня. Скорее бы приехать на место! Я устал и давно мечтал о передышке.
На первую ночевку мы остановились в окрестностях Уокингема. В Ридингском аббатстве встретили нас благочинно (в отличие от обители Святого Свитина!). Нам предоставили удобные и чистые покои и пригласили присоединиться к вечерней службе в часовне. Мы так и сделали, и я испытал огромное облегчение, встав на молитву. Братья предложили мне провести службу, но я вежливо отказался. У меня не осталось духовных сил для этого.
На гостеприимный маленький монастырь спустилась ночь. Монахи молча разошлись по кельям. Приор Ричард Фрост благословил нас и проводил в наши комнаты. Потом он зажег там свечи и с поклоном удалился.
Одинокая свеча на пустом столе. Вот и весь свет, что у меня остался... Я лег на скромную койку и натянул грубое шерстяное одеяло.
Кромвель говорил, что монахи грешны, а мелкие аббатства погрязли в более страшном разврате, чем в обители Святого Свитина. Однако здесь жили в благочестии и монастырь содержали в порядке. Я возблагодарил Бога, даже если их праведность была исключением, ниспосланным моей измученной душе. В ту ночь меня душили слезы, я плакал из-за Анны, жалел себя. Я любил ее, но любовь обернулась дурным наваждением.
* * *
На третий день к вечеру мы добрались до Вулф-холла, проехав краем Савернейкского леса. Великолепные охотничьи угодья не пугали путников глухими дебрями и зловещим мраком под плотно сросшимися кронами старых деревьев; наш взгляд радовали светлые рощицы, перемежающиеся полянами и низкорослым кустарником. Вулф-холл, небольшой фахверковый особняк, расположился на вершине холма, подобный островку цивилизации в море зеленой листвы.
Самым примечательным в маноре был гигантский амбар с пристроенной к нему огромной голубятней. Закатные лучи красиво очерчивали строение, и на его фоне хозяйский дом выглядел карликом.
Эдвард Сеймур удивленно поджал губы, но встретил нас весьма достойно. Он вдруг сильно напомнил мне епископа Фишера. Оба они отличались аскетической худощавостью, сдержанностью и смотрели на мир испытующими близорукими глазами. Тот и другой говорили меньше, чем думали.
– Мы рады приветствовать вас, – сказал он. – Нам приятно, что вы решили почтить здешние края своим присутствием.
Распорядившись, чтобы о наших лошадях позаботились, Сеймур пригласил нас в дом. Мы вошли в темный приемный зал – в давние времена в нем принимали рыцарей, облаченных в громоздкие доспехи.
– Отец неважно себя чувствует, – продолжил Эдвард, – за последний год он – простите уж мою откровенность – стал совсем ребенком.
