Там, где смыкаются губы для поцелуя,
Там, где вздохи между болью и наслаждением,
Теперь – пустое сероватое пространство
Без единой зацепки.
Заблокировать новости о чужом счастье,
Пестром, навязчивом и глупым со стороны,
Кинуть тебя в молчаливый ад черного списка,
Чтобы ты там очнулась
Как в другой жизни
И, может быть, все поняла,
А может, ты воскликнешь от удивления так громко,
Что содрогнутся стены твоей цифровой тюрьмы.
Я любил тебя, когда улицы были укутаны тишиной,
Я любил тебя, когда летнее небо было неоновым.
И как хорошо,
Что все на свете кончается.
Твой чувственный образ на части теперь разъят:
Осколки лица и струи волос, сочащиеся,
Как кровь, по голой спине,
Случайно сорванный с губ гиацинт улыбки,
Звенящее море твоих бесконечных слов.
От всего этого у меня неприятно шевелится
что– то внизу живота.
Скамейка на улице Мира вспомнит тепло
Наших вчерашних тел,
Вздрогнув от отвращения.
Все, конечно, было совсем не так. Это она меня заблокировала, улицу Мира и отвращение я выдумал, а еще – она никогда не была красноречива. Но чего не напишешь ради красного словца, правда? Впрочем, этот порыв бесполезной энергии, порожденной, конечно, не любовью, а желанием паразитировать на своих неудачах, все равно вышел ужасно. Я смял лист с неровным телом стиха и без сожалений отправил его в мусорную корзину. Не люблю вымученное. Настоящие стихи пишутся так, словно их пишет кто угодно, только не ты: они сами то ли просачиваются из кожи, то ли вытягиваются из тела, как будто тебе снимают швы. Неприятно, больно, но потом – свобода.
Погода сегодня выдалась премерзкая: бесконечный вялый дождь постукивал по отливу окна моего кабинета до самого вечера. После пяти часов стекла задрожали от первой весенней грозы. Весь март был уныло– снежен, и до середины апреля стояла холодная погода, а чувства мои тем временем разгорались летним пожарищем. Наступило долгожданное тепло, и меня совсем накрыло, а она наоборот – остыла. Я представил ее голую, лежащую на кровати, прохладную и твердую наощупь, как старая еда из холодильника, а душа ее была еще хуже – скудные хлебные крошки. Я все пытался отвлечься, оскверняя ее образ, но от этого только острее ощутил безразличие всего вокруг к моей маленькой трагедии. Маленькая трагедия казалась катастрофой вселенского масштаба. Все мы иногда воображаем себя самыми несчастными людьми во вселенной, но думать, что другие не доросли до наших чувств – большое заблуждение. Вот так оно и пишется у поэтов: вот я, а вот моя печаль– тоска размером с земной шар, а то и с Юпитер.
Я теребил замызганный лепесток жалюзи и смотрел на однотонный мир по ту сторону окна, рябящий от серебряных нитей мороси. Я несколько раз дыхнул на стекло, пока на нем не образовался нежный белый одуванчик, напоминающий мне пушистую плесень, которую я обычно находил на недельном батоне. В порыве непростительной для мужчины сентиментальности я рисовал на запотевшем кусочке стекла звезды и среди них первую букву ее имени, «М». И вот именно в тот момент ко мне и прилетело неприятное известие, после чего я стер со стекла не только инициал, но и всю ее из своей жизни. «Какого хрена?!», злобно возопил я, от досады растеряв все достойные словеса. Очень, очень паршивый день. Я не удостоился даже личной аудиенции: на тебе сообщение в мессенджер, пискнувшее полузадушено, как петух, лишающийся головы. А потом этот петух еще час бегал по кабинету, истекая кровью, в агонии, с уродливой дырой в шее, мол, смотри на меня, все хорошее кончено, она отсекла тебя легким движением. Это крайне невежливо. Не делайте так никогда и ни с кем, друзья мои, будь вы мужчиной или женщиной, неважно. Честность – лучшее, что придумало человечество, хотя это довольно жестокая вещь. Я полвечера пытался себя утешить тем, что она просто очередная красивая дура. Она была малограмотной, как моя прабабушка, рожденная до революции, которую насильно заставляли посещать уроки в сельской школе. Мариночка демонстрировала чудеса интеллекта: тут словечко, там словечко, а в итоге – лингвистическая ересь. Может быть, поэтому у нас ничего не вышло (я– то человек образованный и не по годам мудрый).
«Ты не развиваешься», заявила она на днях. Под развитием Марина понимала повышение заработной платы и стоимости подарков. Как смешно было это слышать от человека, которому дают роли преимущественно без слов. Все восемь месяцев она с завидным постоянством долбила меня, как дятел, ноя про рестораны и платья, а я был настолько занят стихами, что не придавал этому нытью никакого значения. Сама же она развитием не утруждалась. Прочитала где– то в интернете мысль или наслушалась своих подруг, что мужчина должен «развиваться» каждую секунду своей жизни, сидя на унитазе, в метро, во сне, а ей достаточно было купить маску для лица и сказать о том, что она ценит телесное не меньше духовного, или же посмотреть видео про размножение выдр, например, или раз в год прочитать худосочную книгу о позитивном мышлении и выставить этот подвиг на всеобщее обозрение (фотография с чашкой кофе и обложкой, а сбоку – коробка шоколадных конфет, перетягивающая своей яркостью все внимание голодных пользователей интернета).
