– Мы очень сочувствуем вам, мистер Моран. Такая утрата, – сказал полицейский, протягивая мне белый пластиковый стаканчик с кофе. В руке у него был еще один стаканчик кофе, и полицейский ел обсыпанный сахарной пудрой пончик, оставивший у него на усах белый налет, похожий на свежевыпавший снег.
Я ничего не сказал. Я сидел оглушенный и оцепеневший, словно очутился в коме, из которой, возможно, мне было уже не выйти. Холод вызывал дрожь. Мою грязную, промокшую одежду забрали, а голое тело укутали шерстяным одеялом, но толку от этого было мало. Женщина-полицейский, живущая по соседству, предложила выстирать и высушить мою одежду и принести ее утром. Глубокие порезы у меня на руках и ногах обработали антисептиком и забинтовали, но я все равно ощущал резкую боль. Я постоянно откашливался, каждый раз при этом чувствуя во рту вкус реки.
Похожий на вкус смерти.
– То слишком мало, то перебор, – сказал полицейский.
Ему было лет сорок, круглолицый, с остатками темно-русых волос на голове. На одной ноздре у него была большая родинка, которая так и притягивала взгляд. Пухленький, чистенький, равнодушный – полицейский, проводящий ночи за столом в дежурной комнате. Двое других полицейских, молодые и поджарые, нашли меня в поле, с текущими по лицу струями дождя, смешанными со слезами.
Где я находился?
Что это за город?
Я не имел понятия. Сюда меня привезли полицейские, но ничего этого я не помнил. Я помнил только, как кричал, окликая Карли по имени, когда меня тащили прочь. А она по-прежнему оставалась где-то там, в воде.
– То слишком мало, то перебор, – снова сказал полицейский. – В этом году все лето такое. Май и июнь выдались сухими, ни капли дождя. Фермеры с ума сходили. Земля высохла, стала твердой как камень. А когда такой ливень, как сейчас, вся вода просто стекает в ручей. Земля не способна принимать так быстро столько влаги.
Он был прав. Мой дед вырос на равнинах Северной Дакоты, где каждую весну после таяния снегов случались паводки, и он предостерегал нас насчет рек: «Никогда не доверяй рекам, Дилан. Дай реке хоть малейшую возможность, и она тебя убьет».
Мне следовало бы прислушаться к его словам.
– Извините, что в такое время пришлось заниматься всей этой писаниной, – продолжал полицейский. Кажется, его фамилия была Уоррен, но я даже не мог поднять голову, чтобы прочитать нашивку на его рубашке. – Понимаю, сейчас вы об этом меньше всего думаете, но когда человек умирает, приходится выполнить массу формальностей. Таков порядок. Как я уже говорил, я вам очень сочувствую.
– Спасибо. – Я с трудом узнал собственный голос. Он совсем не был похож на мой.
– Вы не могли бы еще раз повторить, как звали вашу жену?
– Карли Чанс.
– У вас разные фамилии?
– Да.
– Сколько ей было?
– Двадцать девять лет.
– А вам?
– Мне тридцать два.
– Вы проживали в Чикаго?
– Да.
– Что привело вас в эту часть штата?
«Дилан, давай уедем на несколько дней. Знаю, ты расстроен и зол, и у тебя есть на то все основания, но нам нужно начать все сначала».
– Простите, что вы сказали?
– Я спросил, как вы оказались в этой части штата?
– На выходные мы уехали из города, – ответил я. – У знакомой Карли есть дом в Бигнеке.
– Чем вы занимаетесь в Чикаго, мистер Моран?
– Я менеджер по организации мероприятий в гостинице «Ласаль плаза».
– А ваша жена?
– Карли работает у своей матери. Она агент по недвижимости. Была, – помолчав, добавил я.
Запихнув остатки пончика в рот, Уоррен начисто вытер усы салфеткой. Все это время он делал пометки в желтой записной книжке, мурлыча себе под нос. Я обвел взглядом комнату для допросов: облупившаяся кремовая краска на стенах, окон нет. Уоррен сидел по одну сторону шаткого дубового стола, настолько старого, что на дереве сохранились следы от загашенных сигарет. Я сидел по другую сторону, укутанный в одеяло, словно младенец. Я не мог доверять своим органам чувств. Когда я дышал, я ощущал лишь сырость воды в носу. Закрывая глаза, я всякий раз оказывался в машине, а река крутила нас, будто карусель.
– Вы сможете вернуться обратно в город? – спросил Уоррен. – Родственники, друзья, есть кто-нибудь, кто вас заберет?
Я не знал, что ему сказать. Близких родственников у меня не было. Мои родители умерли, когда мне было тринадцать лет. Это стерильная версия, которую я рассказываю людям; так значительно проще, чем признаться, что отец у меня на глазах убил мою мать, после чего покончил с собой. После этого я перебрался к дедушке. Эдгару сейчас девяносто четыре года, и машину он больше не водит. Мы с ним и ладим, и не ладим, если вы понимаете, что я хочу сказать. И так было всегда.
Что касается друзей, другом детства, который всегда вытаскивал меня из разных передряг, был Роско Тейт, и он умер четыре года назад, после того как вытащил меня из очередной передряги. В буквальном смысле. Это была та ночь, когда я познакомился с Карли. Я был весь в крови, рука сломана, нога сломана. Роско, мертвый, сидел за рулем, со сломанной шеей. Я решил, что тоже умер. Я посмотрел в разбитые окна машины и увидел ангела, смотрящего на меня: ее платье развевалось на ветру, рука тянулась, чтобы взять меня за руку. Ее тихий голос шептал, что помощь уже идет, что все будет хорошо, что она меня не оставит.