Эти люди подобны пьяным. Они не понимают, что делают, не чувствуют своей вины.
Однако, когда они умирают, из их головы выветривается земной хмель, и они приходят всебя.
Паисий Святогорец
Вторник
У меня есть несколько вредных привычек: я не запоминаю даты, регулярно теряю мобильник и не веду записную книжку. Хотя следовало бы. Вчера я пришёл в квартиру своей бывшей жены, так и не вспомнив, зачем она меня туда пригласила. На мне была рубашка, вся запачканная краской, я забыл её оставить в студии и переодеться в чистую. Когда, сняв куртку, я прошёл из прихожей в гостиную, все мои родственники остолбенели.
– Я что-то перепутал, понедельник с четвергом. Может в другой раз…
– Ты попал в аварию, папа?
– Ах, это, нет… – краска на рубашке была красной. Но нет, я не художник. – Это бутафория. Забыл переодеться, всё в порядке.
Я остолбенел не меньше своих родственников. До меня вдруг дошло, зачем меня пригласили в этот дом впервые за долгое время. В гостиную принесли стол из кухни, предварительно его раздвинув. На нем красовалась румяная курица, пара салатов, неоткрытые коробки вишневого и абрикосового сока, нарезка сыров и маслины. По отсутствию вино-водочных изделий я понял, что это день рождения Кати, моей дочки, которой вот-вот исполнилось…
– Саша, пошли я тебе дам другую рубашку, – с укоризной в голосе произнесла жена.
Я проследовал за ней в спальню, где под горой выстиранных наволочек в шкафу лежала моя старая одежда. «Уж лучше мятая, чем так», – сквозь зубы процедила Арина, но всё равно улыбнулась, хоть и немного по-бутафорски.
Мне ничего не лезло в горло, хоть я и был чертовски голоден. Во рту стоял привкус оливок с абрикосовым соком, и мне казалось, что меня, как в детстве, сейчас шлепнут по руке, если я дотронусь до еды раньше взрослых. На торте было восемь свечек. Чисел я не запоминаю, но считаю без ошибок. Я пошарил по карманам и нашёл свою зажигалку «Зиппо» с выгравированной касаткой. Её мы купили в качестве сувенира, когда вместе выбрались отдохнуть на море. Никто тогда не знал, что мы последний раз заказываем номер на троих.
– Ты пришёл с пустыми руками? – спросила меня Арина, когда мы остались наедине, я потянулся за кошельком. – Нет, можешь никуда не лезть. Я же видела по твоим глазам, что ты не понял, куда пришёл, хотя я даже смс написала: «Не забудь захватить…», – её голос начал дрожать. – Ладно, проваливай, я не хочу беситься на тебя. У меня на это уже давно нет морального права.
Дубль два. Сначала. Комната, залитая светом сферических ламп. Я прокручиваю в голове слова жены, щёлкая семечки. Ещё одна моя вредная привычка, которой я вытеснил другую. Однако курение раздражало окружающих чуть меньше. На меня косится помощник режиссёра, который однажды уже предупреждал, что, если в кадр попадёт хоть кусок кожуры, мне придётся искать работу в другом месте. Удивительно, как вся пачка не полетела ему в лицо, к счастью, мне было не до него в тот момент. Мы снимаем в закрытом павильоне, а моя работа – оказаться вне его. Меня обычно мало волнует, кто мой герой, почему он бежит от полиции, зачем в него стреляют, о чем он думает перед сном и что он чувствует сейчас. Ведь я и не актёр.
– План такой: мы снимаем твоё падение ещё и из комнаты. Порядок? – предупреждает меня постановщик. – Тебе нужно срочно наведаться к пиротехнику, она тебе всё объяснит.
Я подхожу к тоненькой девушке маленького роста, которая на съемочной площадке совмещает в себе сразу три должности: костюмера, гримера и пиротехника. Она командует мне расстегнуть рубашку, будто врач скорой помощи, готовящийся применять дефибриллятор, устанавливает мне на спину две пластины, два электропровода и два мешочка с искусственной кровью. Её руки, холодные и твёрдые, будто бы не касаются живого человека, а собирают заводские детали.
– Небось ждешь не дождешься, когда закончатся эти съемки. Быть брюнетом тебе в самом деле не очень идет, – она часто подтрунивали над тем, что мне приходится красить волосы для съемок, от природы у меня очень бледная редкая шевелюра, почти седая. – И да, тебе нужна другая рубашка, чистая, – девушка-пиротехник снимает с вешалки рубашку, идентичную моей.
Я перестаю ей подчиняться и нахмуриваюсь, а она пытается как можно скорее стянуть с меня испорченный реквизит.
– Я надеюсь, ты бесплатно будешь меня перекрашивать.
– Размечтался. Побреешься на лысо, как будто тебе впервой, – мне стало неприятно, когда она отлепила неровно наклеенную ленту, и я изобразил недовольное лицо. – Моя работа – сделать всё аккуратно, чтобы никто не пострадал, и чтобы было правдоподобно. Запоминай. В тебя будут стрелять и два раза попадут, – всё это время она стояла за моей спиной, облепленной проводами.
– Черт бы побрал эту работу. Если после ваших трюков, я отъеду, так и знайте, подам на увольнение.
Я намеренно помешал девушке надеть на меня рубашку и делаю теперь это сам, повернувшись к ней лицом. Её зовут Гульжан, она, кажется, из Казахстана, и она всегда мне чем-то нравилась.
– Что вы там копаетесь? – кричит мне взволновано режиссер, опасающийся выбиться из графика, я подхожу к нему. – После двух выстрелов замираем, считаем секунду и падаем. Все по местам.
