Лето. Утро. Я вбегаю в спальню к родителям. На мне белая хлопковая рубашка, из-под которой смешно торчат голые босые ноги. С радостью распахнув свои объятия я прыгаю в теплые руки, в большую кровать, от которой пахнет добром и летним зноем. Запах добра – это запах родительской кровати в далеком детстве, запах свежеиспеченного бисквита, запах отцовой щеки и маленького кусочка лавандового мыла. Запах самых счастливых моментов в моей жизни. Их было много и все они пережиты мной в детстве и ранней юности.
В родительской комнате шторы закрыты неплотно. В окно пробивается солнечный луч. Если посмотреть на него сбоку, видно, как кружится пыль в радостном танце. Я совершенно счастлива. Прыгаю к маменьке с папенькой на кровать, меня обнимают такие родные теплые руки. Ощущение тепла, любви, надежности и бесконечного счастья – я пронесу с собой в воспоминаниях о родном доме, всю жизнь. А сейчас мне лет пять, и мой смех заливает эту уютную опочивальню. В отличие от других помещений в доме, тут расписаны стены. На фисташковом фоне виднеются бледно-серые розы. Темные бархатные шторы с кисточками обрамляют окно. Резная ореховая мебель – шкаф в углу, пара комодов, трельяж и массивное кресло, в котором я любила сидеть вечерами, свернувшись калачиком.
В остальных комнатах дома привычно кафельные стены. Братья мои, как и я, как и наемная прислуга, спим по – привычному в шкафах.
Меня зовут Берта, я младшая и единственная дочь в семье. Родилась в 1880 году в Восточной Пруссии. Последыш, как про меня иногда говорят отцовы работники. Братья Карл и Генрих, уже совсем взрослые, уехали из дома на учебу. Мой отец настоящий Гроссбауер – зажиточный, крепкий, хозяин, сумевший воспользоваться преимуществами земельной реформы и разбогатевший на своих молочных фермах и собственной сыроварне. Он не был крупным землевладельцем, поэтому выращивал гольштейнских коров. Сыры моего отца, славились по всей округе
В отличие от простых крестьянских домов, наш дом считается очень богатым, а хозяйство зажиточным. Вход в дом начинается с настоящей веранды. У нас нет земляных полов, т.к. мы не держим скотину в комнате с очагом. Комната с очагом – это обязательная часть каждого прусского дома. Большой очаг необходим для приготовления колбас, сосисок и мяса. Копчености подвешиваются крюком под потолок, от насекомых и мышей. Простые крестьяне держат в этой комнате скотину зимой, тут же в шкафах спят. В нашем же доме, пол застелен деревом, скотина сюда сроду не допускалась, а на балках под потолком никогда не переводится запас мясных вкусностей.
Все в моем окружении относились ко мне с нежностью и лаской. Никогда я не слышала в свою сторону ни одного гневного оклика, с улыбкой на устах, мать моя прощала все мои детские шалости.
Помню, как вечером встречала отца. Прыгала к нему на коленки, прижималась всем телом и нежно гладила ладошкой его щеку. На щеке уже начинала пробиваться щетина, мне было смешно и щекотно. Высокий, грузный, с громким голосом, отец казался мне великаном из волшебной сказки, а я была его маленькой принцессой. В свои объятия я вкладывала всю любовь, всю нежность к этому большому человеку, рассказывая о том, как скучала без него весь день и чем себя занимала.
Помню тепло и любовь матери. Ощущение защищенности и стабильности, радости от каждого прожитого дня.
За беззаботным детством пришло отрочество.
Родители наняли учителей на дом, и на ежедневные занятия уходила теперь вся первая половина дня. Вставала я рано утром, помогала матери печь темный хлеб в Bauerbrot – специальных деревянных формах, для выпечки. Потом училась, после учебы шила, готовила или помогала по дому.
Вечерами, если мама не была занята, она учила меня русскому языку или женским ремеслам: вышиванию, шитью, прядению.
Иногда оставалось время и на прогулки с подружками из домов зажиточных крестьян, наших работников и на любимое занятие – чтение.
По воскресеньям все собирались в протестантской церкви на службу. Редко, когда допускалось службу пропустить, для этого надо было заболеть или уехать на ярмарку с отцом.
Уроки русского с мамой были обязательны, как и занятия с учителями. Дело в том, что мама была русская и в далекой России жила сестра моей бабушки.
Бабушка, рожденная в семье русского помещика, вышла замуж за поляка и уехала в Польшу, где и родилась моя мама. А мама познакомилась с моим отцом – немцем и уехала жить с ним в Восточную Пруссию. Вот так и получилось, что русская Мария превратилась в немецкую Марту. В далекой, незнакомой стране осталась сестра моей бабушки. Бабушка давно умерла уже, а сестра жила, писала маменьке письма. Письма из далекой страны приходили редко, но с завидным постоянством. Из этих писем мы узнавали уклад простой русской жизни, получали сведения об урожае в тот или иной год и о погоде в морозные долгие Русские зимы. Стопка писем из далекой глухой Вятской губернии хранились у маменьки в комоде и долгими вечерами, калачиком свернувшись в любимом кресле, я слушала, как мама их перечитывает негромким голосом. Я слушала и представляла неизвестную страну, темные глухие леса, обилие грибов и ягод. Большие красивые мельницы на окраине деревень, русских красавиц в нарядных сарафанах.
