– Иди давай домой, нечего тут всех заражать. Год только начался, мне тут только эпидемии не хватало.
– А контрольная? – сипло спросила Вера.
– Потом после уроков напишешь. Всё! Иди лечись!
Инесса Паллна была непререкаема. Она сурово глянула, сложила массивные руки на большой груди с янтарным ожерельем и закрыла дверь в класс. Звонок уже прозвенел, и было слышно, как грохают по партам учебниками одноклассники.
Вера вздохнула. Писать контрольную под зорким оком математички не хотелось: с алгеброй Вера говорила на разных языках. Да и материал опять пропустишь и ничего потом не поймёшь.
Она пошла домой – мимо пустого гардероба с мутным зеркалом, мимо горбатой уборщицы тёти Таси с ведром и мокрой шваброй, мимо крыльца, на котором дымили двое из 11 «в». Заболеть в начале сентября – это уметь надо. Горло с утра горело сильно, даже бутерброд съесть не удалось. Но мать заругалась:
– Опять ты всё выдумываешь! Тебе лишь бы в школу не ходить! Что сегодня? Контрольная, да? Да ещё и по алгебре? Езжай давай, сегодня как раз новый автобусный маршрут открыли!
Поэтому Вера проглотила обиду больным горлом и пошла в школу, хрустя жёлтыми опавшими листьями. Есть всё равно с таким воспалением невозможно. Были, конечно, и другие причины, по которым в храм знаний идти не хотелось. Марашка – Галька Марашкина, опять начнёт цепляться и сдёргивать юбку. Пока биологичка выгоняет всех на перемене из класса, противно-пятнистый Борька Глоб выпотрошит рюкзак в окно, расшвыряет учебники и ручки. Спасибо школьному психологу: она-то объяснила, что Вера во всём этом виновата сама. Комментарии учителей были ещё лучше: «Борька-то в тебя влюбился! А Галька завидует!» Но всё это мелочи по сравнению с Ленкой Усенко. Ещё весной им обеим одноклассники тайно предложили дружбу и покровительство за то, что каждая будет травить другую. Вместо этого они подружились и теперь давали отпор вместе так, что от них быстро отстали. Черноглазая неулыбчивая Ленка, которой хотелось мысленно пририсовать кошачьи усы и ушки, всегда выслушивала молча и подкармливала клубничными карамельками. Лучше подруги у Веры никогда не было. В июне они как раз организовали «Орден стрелков» по защите тех, кто слабее. Выходили в рейды, тренировались в меткости на пустыре, рядом со старыми деревянными бараками. Тем и обидно было видеть, как в начале августа Ленка ни с того, ни с сего перестала Веру узнавать. Кривила нос при любом упоминании об «Ордене», любимые карамельки разлюбила и стала как Марашка и остальные издеваться над безобидными одноклассниками. Как какая-то злая кукла. Вера пыталась понять и вернуть её целый месяц. Дурацкой влюблённости у Ленки точно не было, родители обижать не начали. Просто был друг, а теперь нет его…
А мама… мама, конечно, злилась ещё и на то, что нашла-таки рогатку. Конечно, не поверила, что птиц дочь не отстреливает. А на что ещё нужны рогатки? Только правду скажешь – всё равно не поверит. Прятать надо было лучше: не в нижнем ящике среди одежды, а в старом серванте под таблетками. Или того лучше – прямо в том старом доме на пустыре. А теперь что уж, рогатка в мусоропроводе… Стрелок без оружия – не Стрелок.
Выйдя из школы, Вера брела вдоль аллеи, усыпанной золотистой листвой. Сентябрь в этом году выдался сухим и тёплым, многие прохожие шли без курток, кто-то попадался совсем в летнем. Вера с завистью смотрела на тех, кто в джинсах: от дешёвой школьной формы всё чесалось, стоило хоть немного вспотеть. В дурацкой юбке не полазить по руинам старой больницы, а на пустыре колготки рвутся на коленках от сидения в засаде. Чего уж теперь… ни полазить, ни школы…
Полгода назад с улиц убрали все рекламные растяжки, и теперь небо заливало лазурью крыши и горизонт. Ослепительно-синее, оно казалось сказочным морем, по которому белыми барашками бежали облака. Лёгкий ветерок обрывал сонные листья и тащил их жёлтой позёмкой по асфальту. Вера пожалела, что горло превратилось в рану, натёртую солью: запаха листьев теперь не почувствовать. А пахли они, должно быть, вкусным пирогом с мёдом, совсем как в сегодняшнем сне.
Голова вдруг разболелась, стала кружиться. Аллея с липами поплыла перед глазами куда-то влево, и пришлось ухватиться за скамейку. Видимо, всё-таки поднялась температура. Вера побрела к остановке и села на скамейку ждать автобус №15. Мимо грохотали трамваи и легковушки, торопливо шагали прохожие. Прогремело несколько грузовиков на подъезде к новому мосту над Таманкой (всегда хотелось назвать её Атаманкой и запустить по течению маленький кораблик, не бумажный, а такой… почти настоящий). Автобуса всё не было.
Наконец он подъехал и загородил собой солнце, наверное, поэтому стало так темно. Дверь с шипением отъехала, приглашая внутрь, и Вера с трудом зашла: слабость накатила такая, что она села и закрыла глаза. А когда открыла, долго разглядывала странный тёмно-фиолетовый салон, дочерна тонированные стёкла, сквозь которые ничего не было видно. Дверь хлопнула, автобус затрясся, словно в агонии и, низко взревев, куда-то рванул. Его зыбкие контуры неприятно подрагивали, напоминая бока голодного хищника, по окнам будто ползли липкие свинцовые потёки.
