Дмитрий Чарков
Сиквел к роману «Провожая Люцеру в рай»
БЕЛЫЙ КОНВЕРТ ДЛЯ ЛЮЦЕРЫ
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льётся с клёнов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Сергей Есенин
ОГЛАВЛЕНИЕ
Часть 1
Преломляя реалии времени
Апрель 1992 …………………………………… 3
Апрель 2017 …………………………………… 11
Апрель 1992 …………………………………… 15
Апрель 1944 …………………………………… 19
Апрель 2017 …………………………………… 24
Июнь 1984 …………………………………… 29
Апрель 2017 …………………………………… 55
Май 2008 …………………………………… 59
Апрель 2017 …………………………………… 68
Август 2008 …………………………………… 75
Май 2017 …………………………………… 93
Январь 1955 …………………………………… 100
Август 2008 …………………………………… 107
Май 2017 …………………………………… 122
Часть 2
Верховный манипулятор
Москва, 2017 …………………………………… 134
Ленинградская обл., 2017 ……………………… 146
Поезд Ленинград – Чита, 1961 ………………. 156
Москва, 2017 …………………………………… 165
Поезд Ленинград – Чита, 1961 ………………. 175
Ленинградская обл., 2017, 1979 ………………. 182
Москва, 2017 …………………………………… 193
Петербург, 2017; Урал, 1983 ………………… 203
Ленинград, 1990 ……………………………… 214
Петербург, 2017 ……………………………… 222
Москва, 2017 ……..……………………………… 238
Незаконченный эпилог …………………………….. 243
Часть 1
Преломляя реалии времени
1
Апрель 1992
Дед лежал посреди комнаты на шести широких, составленных вместе, стульях. Плотная штора на окне была задернута, и лучи заходящего солнца еле-еле пробивались сквозь широкие металлические кольца круглой деревянной гардины под высоким сталинским потолком. На древнее бабушкино трюмо в углу комнаты было наброшено бежевое махровое полотенце. Полумрак и тишина.
Рядом с изголовьем, в глубоком кресле-качалке, сидел отец, подперев одной рукой голову и уставившись в различимую только ему точку где-то на полу.
– Проходи, – сказал он, не глядя на Ивана.
Тот как-то неловко переступил порог и присел на тахту у стены.
Дед Николай выглядел как обычно, когда отдыхал после обеда на своём огороде – хмуро и замкнуто. Он даже и руки всегда так же складывал чуть повыше выпирающего живота, который в последнее время поддерживал кожаный бандаж – грыжа. В голове внука промелькнул на удивление бестолковый вопрос: «Интересно, а сейчас под его пиджаком надет этот бандаж?» Он перевёл взгляд на острый гоголевский нос и дальше, на редкие седые пряди. Тут же в изголовье, на стуле, лежал маленький томик Есенина из родительской библиотеки «Классики-Современники» – Иван сразу узнал его: в последнее время, приходя на семейные праздничные обеды, дед неизменно усаживался с ним у торшера, надевал очки в роговой оправе с толстыми стёклами и так сидел, читал, пока Иван или младшая сестра Лиза не увлекали его к общему столу. А брат Борис только призвался в армию…
Странно, но этот томик не выглядел неуместным у деда в изголовье. В Бога он не верил, хотя и был крещёным – в один из первых дней после революции пятого года.
А вот Есенину дед Николай верил.
– Идите, помяните, – позвала с кухни мама.
Иван подождал, пока отец тяжело поднялся, и сам вслед за ним встал с тахты и приблизился к стульям. Их высокие спинки на одном уровне образовывали черту, вдруг показавшуюся ему физическим барьером, отделявшим его от деда, как жизнь от смерти. И ещё она на миг представилась той полосой, что была в этот момент общей – и для Николая Кузьмича, и для его внука: каждому своя сторона, но в целом единая лента. Сбоку на круглом обеденном столе, поодаль от окна, стояла погашенная свечка на металлической крышке от стеклянной банки. Иван достал из кармана спички и, чиркнув, поднёс зардевшее пламя к тонкой белой нити – не хотелось оставлять его здесь совсем одного.
Это была уже вторая смерть в их семье за минувший год – первой ушла бабушка.
На кухне мама приготовила рюмки и нарезанное наспех сало с хлебом. Тут же в глубокой походной миске лежали соленья – огурцы, помидоры, отдельно грибочки: дед был мастером на эти штуки.
– Царствие ему небесное! – сказала мама.
После водки от сердца немного отлегло. Иван размеренно жевал молодой и сочный зелёный лук, его родители закурили. Между затяжками Сергей Николаевич произнёс:
– Батя меня в жизни пальцем не тронул… только один раз.
Иван хрустнул ядреным дедовским огурцом и взглянул на отца. В годы развитого социализма такое отношение к подрастающей смене не было в обиходе: детей частенько лупили, как сидоровых коз. Впрочем, не по внутренней злобе в большинстве случаев, а так – исключительно в целях коммунистического воспитания. Тогда всех лупили в этих целях, не только детей, и не только сидоровых.
– Помнишь тот мост на Угловой, рядом с «Арсеналом»? – спросил отец, наливая по второй.
– Конечно, – кивнул Иван. Они тогда жили под Свердловском.
Это был небольшой металлический пролёт длиною метров двадцать над овражком, по дну которого отсыпали дорогу. Мост соединял небольшой нефтезаводик с речным портовым узлом, и по нему регулярно гоняли покрытые снаружи нефтяной пленкой цистерны с горючим. В том месте постоянно стоял невыветриваемый специфический запах химикатов. Недалеко располагалась и средняя школа, которую закончили все из старшего поколения в их семье, ещё до переезда под Петербург, кроме мамы – она родом была из Восточной Сибири. Тогда вопросы экологии и производственной безопасности на Урале трактовались несколько иначе, чем годы спустя: детей с малолетства приучали нюхать если не порох, то нефть и металл, и играть неподалёку – закалка смолоду, так сказать.
