Девочка сидела на коленях у отца и беззаботно болтала ногами, улыбаясь своему отражению в стоящем на столе зеркале.
– Моя маленькая Белоснежка, – чуть слышно говорил мужчина, ведя рукой по ее длинным почти черным волосам.
– Ты же любишь меня? – спросила она, пытаясь разглядеть его лицо в отражении, но за ее спиной в странном зеркале была лишь пустота. – Да, папа?
Вместо ответа раздался выстрел, и все исчезло: стол, зеркало, ощущение жестких коленей отца, его руки, скользящей по волосам.
Она осталась в темноте, холодной и бездонной, не понимая, куда летит в этой гулкой пустоте.
Мила рывком села на кровати, со страхом вглядываясь в потемки. Отец ни разу не снился ей со дня смерти пять лет назад. Почему именно сейчас? Она уставилась на два брючных костюма, приготовленных с вечера. Те сиротливо висели на вешалке у окна рядом с большим зеркалом. Если бы она сейчас прислушалась к чувству тревоги, распирающему грудь, то отказалась бы и от рандеву, и от свадьбы. Быть может, ей даже удалось бы спастись, но незримый кукловод уже натянул тонкую нить, готовясь дать свое грандиозное представление.
Галерея современного искусства «Valeur» располагалась на одной из центральных улиц Парижа, недалеко от набережной Сены. Своим двухэтажным стеклянным фасадом она выходила на улицу дю Бари, а ее монументальную заднюю, так сказать, филейную часть облюбовали уличные художники, превратив серые бетонные стены в произведение искусства под открытым небом. Как и в любой другой галерее, здесь витали запахи гениальности, граничащей с безумием, и больших денег.
На улице пышно цвел май, слишком жаркий и слишком душный для этого времени года.
Был уже обед. В это время в галерее обычно никого не было. И сейчас, зажав зубами карандаш, Мила с въедливым любопытством разглядывала картину, прислоненную к единственной пустующей здесь стене. Две красные кляксы на голубом фоне представляли собой яркий и явно неординарный внутренний мир автора. Но, сколько бы она ни силилась проникнуть в его таинства, мысль о том, правильно ли она сделала, что выбрала именно красный костюм, не шла из головы. Девушка поморщилась и, брезгливо отложив работу в стопку «отбракованных», поставила к стенке следующую.
Сегодня ей определенно не везло на находки. Чем меньше времени оставалось до открытия выставки, тем больше нервозности приносили смотрины.
«Ну что еще?» – она с раздражением потянулась за телефоном, елозящим по краю стола.
– Алло. А, это ты. Сейчас, – быстрым шагом пересекла зал галереи, чтобы уточнить у помощницы, почему закрыты двери, и, только выйдя в вестибюль, вспомнила, что отпустила Валери на обед.
Мила окинула взглядом пустующий стол и, растерянно пожав плечами, посмотрела на мужчину, что терпеливо ждал за стеклянной дверью.
Наконец она заметила торчащий в замке ключ.
– Сама же за ними закрывала, – оправдывалась она. – Сегодня просто дурдом какой-то. Привет, – и отошла в сторону, пропуская мужчину внутрь.
Он тут же обхватил ее за талию, с видом знатока оглядел безупречно сидящий на ней костюм.
– Я смотрю, ты готовилась, – сказал с наигранной чувственностью в голосе.
– Иди ты, – девушка хлопнула его ладонью по груди и вывернулась из крепких объятий. – Сумочку только возьму.
Мила развернулась, быстро прошла через вестибюль и скрылась за поворотом.
Она знала, Поль просто дурачится, но досадное сомнение снова влезло в душу: «Все-таки нужно было надеть синий».
Она вернулась к заваленному холстами столу, осторожно вытянула из-под них сумочку и повернулась вошедшему вслед за ней молодому человеку.
– Теперь готова.
– Все будет хорошо, ты им обязательно понравишься, – спокойно и уверенно сказал он, глядя на ее чуть раскрасневшееся от волнения лицо.
– Ты прав.
Мила взяла его под руку и, обнявшись, они вышли на улицу, где их ждал припаркованный у бордюра красный BMW.
– Как прошел день? – запустив двигатель, поинтересовался Поль и плавно выехал на дорогу.
– Бездарно, – сокрушенно ответила она. – Надеюсь, ужин пройдет лучше. Дин убьёт меня, если я не успею подготовить экспозицию, и, как назло, – ничего выдающегося. Знаешь, в сложившейся ситуации сгодилось бы что-то просто стоящее, так его тоже, как ни странно, нет. Столько дерьма перелопатила, аж устала.
– Что, совсем ничего? Ты же говорила, Валери что-то нарыла?
– Конечно, осталась пара-тройка неотсмотренных работ, но после сегодняшнего я сомневаюсь, что там будет что-то стоящее. То ли я теряю нюх, то ли до беспредела расширившиеся критерии оценки современного искусства впустили в отрасль откровенный шлак. Ну все, я просто нервничаю, поэтому тарахчу, не переставая. Сейчас пройдет, – она виновато улыбнулась и положила ладонь поверх его руки, сжимающей рычаг переключения скоростей. – Как у тебя?
– Да, собственно, та же печенька. Редактору не нравится моя статья: «Слишком откровенно и неприкрыто», – усмехнулся он, цитируя коллегу. – Чертова толерантность, – он махнул рукой. – Все, хорош о работе.
Оставшееся время они в преувеличенно-восторженной манере болтали о ничего не значащей ерунде, пытаясь заглушить чувство тревоги перед ответственным шагом. Но стоило машине свернуть с главной дороги и упереться в высокие кованые ворота, как все мысли, что роились в ее в голове, вмиг вылетели, оставив только страх и неуверенность шарить сквозняком внутри. В салоне повисла напряженная тишина.
