Я не люблю выходные. Вернее, люблю, но только в тех случаях, когда меня не принуждают ходить по гостям, посещать магазины, парикмахерские или воскресные службы.
Моя мать Барбара не хочет этого понимать и продолжает таскать меня за собой, куда только можно, считая, что у меня дефицит общения. Я пытался объяснить ей, что комиксы или сериалы куда интереснее, чем пустые разговоры с многочисленными родственниками и знакомыми, но она меня не слышит.
Недавно, подкрашивая губы ярко-красной помадой, она заявила:
– Ян, тебе пора обзавестись семьей и несколькими отпрысками. Я хочу увидеть своих внуков прежде, чем отправлюсь к праотцам.
Мама, мама… Ну как донести до тебя, что я не хочу жениться? Не говоря уже о том, чтобы обзавестись потомством. Я вообще не хочу им обзаводиться. Я не люблю детей. Они меня раздражают. Особенно маленькие – вечно орущие, писающие и какающие существа, требующие внимания, когда тебе хочется спать; вопящие, когда хочется тишины; рыдающие, когда ты на них не реагируешь. Лично я не готов пожертвовать своим спокойствием ради сюсюканья Барбары над кроваткой младенца. Так и вижу это сцену: «Это кто у нас такой хороший? Это кто у нас такой красивый? А чьи эти ножки? А чьи эти ручки? А чей этот животик? А это что у нас такое?» При этом будут коверкаться слова, издаваться странные звуки, понятные только ребенку.
Нет, я хочу быть один и проходя мимо зеркала видеть в нем себя: невзрачного, сутулящегося парня тридцати четырех лет, грызущего ногти, ничем не увлекающегося, если не считать все те же комиксы, и работающего «цыпленком» за мизерные гроши при одной забегаловке. Что это за работа? Обыкновенная. При любой температуре вы натягиваете на себя костюм цыпленка и раздаете прохожим флаеры со скидками.
Я стою и покорно дожидаюсь пока Барбара нахлобучит на свою голову пышный парик. На ее материнские стенания увидеть меня семейным человеком, я в очередной раз обещаю, что женюсь, как только найду для себя подходящую девушку.
– Интересно, что в твоем понимании «подходящая девушка»? – тут же цепляется к моим словам Барбара.
– Ну, как сказать… Она должна уважать семейные ценности, быть милой и заботливой, уметь вести хозяйство и при этом не сидеть у мужа на шее.
Барбара, продолжая натягивать парик, внимательно смотрит на мое отражение в зеркале.
– Ян, сынок, ты бредишь. Нынче в природе такой просто не существует! Ты опоздал родиться лет этак на пятьсот. Не проще ли взять в жены хорошо воспитанную католичку?
– Мама, даже хорошо воспитанную католичку надо еще найти…
– А зачем далеко ходить? – оживляется Барбара. – Возьми, к примеру, Ядвигу. Девушка хоть куда! Все при ней! И тебя любит…
Ядвига – симпатичная, чуть полноватая блондинка 26 лет, учится на врача и подрабатывает сиделкой у парализованных больных. Ее отец Тадеуш Ковальский служит в полиции. Когда-то он был близким другом и напарником моего отца, погибшего двадцать лет назад – его подстрелил какой-то идиот. Во всяком случае, мне так сказали, а лет пять назад моя тетка Моника – сестра моей матери, проболталась, что отец скончался вовсе не от шальной пули, а задохнулся в машине от угарного газа в объятиях любовницы. Самое нелепое в этой истории то, что погибшая с ним женщина была женой его напарника.
Не знаю почему, но отец Ядвиги лелеял надежду женить меня на своей милой дочери. От одной только мысли созерцать обнаженную Ядвигу в своей постели вызывали у меня понос…
– Ян, посмотри, волосы сидят нормально?
– Отлично, мама.
Наконец, Барбара отрывается от трюмо, купленного на распродаже еще лет сорок назад, берет свой клатч, и мы не спеша выходим из дома. Я помогаю ей сесть в машину, затем плюхаюсь рядом, нажимаю на педаль газа, и мы трогаемся с места. Я разгоняю машину до пятидесяти километров в час – на большее эта старая колымага не способна.
– Ян, сынок, – обращается ко мне мама, – веди чуть медленнее. Ты же знаешь, я боюсь больших скоростей.
Я киваю головой и снижаю скорость до тридцати. Барбара облегченно вздыхает и начинает пересказывать мне последние сплетни.
– Мам, – прерываю я ее, – почему ты нарекла меня Яном?
Барбара замолкает на минуту и затем удивленно говорит:
– Это имя носил твой дед – мой отец.
– Я знаю, – отвечаю я. – Но это было его имя, а меня-то зачем так назвали?
Барбара тут же пытается донести до меня, что дед всей своей жизнью заслужил, чтобы его имя продолжало жить в потомках.
Дед умер, когда мне было лет семь. Но я отлично помню этого хмурого и вечно чем-то недовольного старика, постоянно бубнившего что-то себе под нос и срывавшегося на крик, если ему что-то не нравилось. Когда он находился дома, все ходили на цыпочках и разговаривали шепотом, чтобы, не дай бог, потревожить Яна-старшего. Он хорошо зарабатывал, но при этом был жутким скупердяем. Каждую неделю дед выделял на хозяйство гроши, и бабушке приходилось придумывать массу способов, чтобы из этих денег откладывать хоть что-нибудь на «черный день». В отличие от деда, бабушка была веселой и очень доброй женщиной. Я ее очень любил и не понимал, что такого она когда-то смогла разглядеть в деде, чтобы связать с ним свою жизнь?
