В Советском союзе «на картошку» ездили все. Школота старших классов, студенты-стройотрядовцы, научные работники, простые трудящиеся.
Мама работала в техническом отделе на производстве мебели, веселая компания которого всегда готова была собраться ради благого дела. В этот раз поехали собирать урожай свёклы. Мама взяла меня с собой. Не то чтоб я в свои пять лет сильно любила свёклу или собирать урожай, меня, собственно, никто не спрашивал. Сели в автобус, кто-то тотчас достал гитару, по рядам пронеслось одобрительное гудение. Передо мной сидел высокий крепкий мамин коллега в кепке. «Что ж мы будем молчать всю дорогу?» – подумала я и сказала:
⁃ Меня зовут Аня. А вас?
⁃ А меня Игорь Палыч.
⁃ А фамилия ваша?
⁃ Михно, – усмехнулся он.
⁃ А кем вы работаете? – не унималась я.
⁃ Я – технолог, как и твоя мама.
⁃ А дети у вас есть? А жена? А собака?
В общем, ехали мы нескучно. Мама отвлеклась на разговоры с тётей Зиной из бухгалтерии, кто-то пел про незнакомую звезду, кто-то вёл интеллектуальную беседу, как мы с Игорем Палычем. «Хорошо, что сели напротив, – думала я, – а то человеку бы и поговорить было не с кем.
Приехали на поле. Игорь Палыч выскочил из автобуса и пропал. Работал, видимо, в другой бригаде. Весь день прошёл в праведных трудах. Копали, складывали, обедали, пели песни, снова копали. Мне приходилось создавать рабочее настроение, бегая от одной бригады к другой. Я успела рассказать о себе всё и даже немножко больше. Маме то и дело говорили: «Очень общительный ребёнок», зачем-то делая акцент на слове «оооочень». Я изо всех сил старалась соответствовать.
Когда наконец я увидела своего дорогого собеседника, пора было собираться в обратный путь. Мы сели и с нами рядом тут же заняли все места. Силы, наконец, покинули меня. Я положила голову маме на колени и услышала сквозь подступающий сон: «Уработалась девчонка. Ещё бы, весь день болтать без умолку…». И тут я вдруг вспомнила, что Игорь Иваныч, тьфу-ты, Палыч-то поедет сейчас один! Без внимания!
⁃ Мама! – простонала я сквозь сон. – Где же этот, как его… Михнолог?!
Как я не стала заведующей
Детский сад. Я, разумеется, играю Снегурочку на новогодних утренниках. Всё идёт отлично, девочки-белочки, мальчики-зайчики, заведующая детским садом – Дед Мороз. И тут в труппе скандал! Прямо во время выступления! Бельчонок забыла слова и пихает зайчонка в бок: «Ты теперь говори!». Тот, не будь дураком, даёт ей подзатыльник: «Твоя очередь!». И так две минуты.
Заяц красный от злости, белка – того и гляди, разревётся в голос. Музыкальный работник застыла с занесёнными над клавишами запястьями, дети в шоке, заведующая-Дед Мороз из-за ёлки делает мне знаки круглыми глазами. При этом ватные усы у неё под носом смешно шевелятся. Я встаю между спорщиками, беру их за руки – и громко пою! Не помню, что, но все быстро подхватывают.
Мир вновь обретён. Дед Мороз, наконец, на свободе – пляшет с ребятней из младшей группы. Потом все долго и мучительно рассказывают стихи и я стою рядом с дедушкой и замечаю, как из-под шапки у неё стекает пот по щеке – прямо в морозову бороду.
«Не, заведующей детским садом я, пожалуй, не буду. Лучше артисткой!» – решаю я.
Зато заведующей детским садом (не моим, правда) была бабушка и, по традиции – ежегодно облачалась в костюм новогоднего волшебника.
Мне семь. Мама отправляет меня за сметаной в магазин на улице Ленина. Над входом крупными буквами написано «МОЛОКО», внутри – крупная, подстать названию, тётенька-продавец. И у неё безграничная власть, разлитая по огромным жестяным флягам, булькающая в треугольных пакетах, и самое восхитительное – белоснежной Фудзиямой возвышающаяся в поддоне за стеклом витрины. В этом магазине всегда очередь. Точнее, ещё до выгрузки товара и сразу после. По мере исчезновения людей на парадной лестнице под вывеской «МОЛОКО» можно судить о наличии товара. Нет людей – нет сметаны.
Но мне повезло. И люди, и сметана – всё было на месте. Ждать пришлось недолго: крупные, как буквы на магазине, руки тётеньки-продавца, виртуозно орудовали то черпаком над флягой со сметаной, то тряпкой собирая конденсат с молочных пакетов.
– Здравствуйте. Литр сметаны, пожалуйста, – с пионерским задором протянула я пустую банку. Нейлоновая крышка (на вес золота) осталась в руке.
Вжих. Полная банка отточенным движением руки продавца подкатилась к краю прилавка. Я протянула зажатый в кулаке и немного потный от этого рубль с какими-то копейками. Держа одной рукой сетку для продуктов, которую мама упорно называла дурацким словом «авоська», стала закрывать банку со сметаной другой рукой. Вжих – банка резко сменила форму, став реактивным самолётом, вместо носа у которого – дно, а вместо топлива – сметана – и устремилась обратно, к владелице молочных рек и творожных берегов. Прилавок и – отчасти – я стали на миг словно покрыты белой глазурью. Как будто я сделала гоголь-моголь из сорока яичных белков и устроила белковую феерию. Но моментально, на глазах, моё пальтишко стало жадно впитывать эту жижу, как будто ощущая вкус и качество, и пятна стали растекаться и твердеть белыми сгустками на рукавах и подоле. Я подняла глаза на продавщицу. Она тяжело вздохнула, совершенно не меняя выражения лица, но при этом грудь её выразительно поднялась и опустилась над прилавком. И, вернув банку с оставшейся на дне сметаной в вертикальное положение и поставив мне её мне под нос, наконец изрекла: «Нае-е-е-елась».
