– Всё вокруг иным станет. Погибель искать нет нужды. Сама к порогу явится.
Сгорбленный седой старик в длинном шерстяном балахоне, подпоясанном верёвкой, взял ухват, вытащил из печи томящийся горшок, большой деревянной ложкой помешал парующее варево.
Жаркий огонь всполохами освещал избушку. Развешанные по бревенчатым стенам и под потолком пучки трав, кореньев, связки грибов и ягоды на ветках, отбрасывали зловещие тени. Оглядевшись и заприметив корзину в углу, старик наклонился, извлёк белесые коренья, понюхал, попробовал на зуб и бросил в кипяток. Достав с полки туесок, снял с него крышку, запустил внутрь руку и взял щепоть измельчённых веток.
– Плошку подай, – потребовал он в темноту.
Из-за печки вышла женщина в плотных шароварах и длинном верхнем платье с глубоким запахом, затянутом широким кушаком. Проседь, словно серебряными нитями украшала густые чёрные волосы, заплетённые в тугую косу, свисавшую до пояса. Покрытое тонкой паутинкой морщин лицо, не растеряло с годами привлекательности. И хотя её молодость давно прошла, горделивая осанка, точёный профиль и стройный стан привлекали внимание, а мудрость во взгляде только добавляли женщине стати. Много боёв кровавых, смертных из-за этой красавицы случилось в степи. Но, лишь духам, да хозяину избушки ведомо, каким ветром занесло эту степнячку в глухой лес.
Женщина неспешно подошла к столу, поставила плошку и присела на лавку. Старик высыпал в деревянную ступку веточки, взял с полки ещё один туесок побольше, набрал из него горсть сушёных почек и семян, растёр руками и ссыпал в плошку. Сорвал со стены лист и цвет иссохших трав и отправил к веткам, посыпав сверху горсть сушёных ягод. Взяв со стола толкушку, принялся измельчать собранное в труху, шепча заговорные слова. Избушка тут же наполнилась приятным дурманящим запахом. Когда крупных веточек в ступке не осталось, старик поднёс её к лучине, что стояла посередь стола, посмотрел, довольно кивнул. Высыпал содержимое в плошку и обеими руками принялся перетирать.
– Этого мальчишку до скончания времён ждать можно! – недовольно покосившись на дверь, пробурчал старик.
Снял с шеи, висевший на длинной верёвке холщовый мешочек, потянул тесёмку, отсыпал немного чёрного порошку и спрятал ценное снадобье обратно за пазуху.
Зачерпнув из плошки в деревянную ложку перетёртые растения, повернулся к печи и, высыпав в горшок, принялся помешивать жижу. Прошептав заговорные слова, старик взглянул на парующее варево и задвинул горшок обратно в печку.
– Чарки неси и на стол накрой, – велел он.
Женщина молча встала и ушла в тёмный угол. Вернувшись, положила на стол круглый хлеб, завёрнутый в тряпицу, деревянную миску с крупными кусками жареного мяса и расставила посуду. Старик стоял у печи, протянув руки к огню, согревая иссохшие костлявые пальцы. Обернувшись и взглянув на стол, велел:
– Ещё одну давай.
Женщина вздохнула. Степнячкам не пристало перечить мужчине, тем более такому почтенному. Ни слова не говоря, она принесла ещё чарку и села. Старик достал из печи горшок с варевом и, зачерпнув деревянной ложкой, наполнил две чарки. Одну подал женщине, другую, поставил перед собой и сел напротив. Долго всматривался в отвар, потом сделал глоток и глухим голосом произнёс:
– Тёмные времена грядут, Магрура. Небо уронит на головы людей вострые стрелы. Не слыхать вокруг будет ничего, кроме стонов умирающих да криков каарганов1. Из-под ног кровь сочится станет. Куда не ступишь, в какие земли не отправишься – всюду погибель ждёт. Отец на сына пойдёт. Брат на брата. Одни будут клинками изрублены, других затопчут кони резвые. А тех, что уцелеют…
Скрипнул засов. Тяжело склонившись под ношей, в низкую дверь с трудом протиснулся черноволосый отрок-прислужник в одежде, подобной той, что на Магруре. Едва не задев кадку с водой, примостившуюся на лавке у двери, он втащил на спине огромную вязанку дров. Бросив виноватый взгляд на старика, скинул поклажу у печи и сел, привалившись к её тёплому боку.
–…Того, кто уцелеет огонь сожрёт, – не глядя на прислужника, продолжил старик.
– Никто не спасётся? – голос женщины дрогнул.
– Не многие уцелеют. Да и те, кто песнь хвалебную духам петь станет, вскоре погибель сыщет.
От страшного предсказания женщина поёжилась. Страх тугими путами сковал тело.
– Ты говорил, ждёшь вестей из кыпчакских земель, чтобы решить мою участь. Когда отпустишь? – пытаясь унять нарастающую дрожь, тихим голосом спросила она.
Старик сощурился, словно в глаза ему ударил яркий свет, внимательно посмотрел на женщину и встал. Повернулся к ней спиной и глухим голосом произнёс:
– Давно ли беду чуешь? Сколь ночей лютым холодом маешься?
– Да, поди, уж пятой луне случится пора.
– Скоро, – бросив короткий взгляд на женщину, кивнул старик.
Подойдя к лавке с кадкой, принялся срывать ягоды с висевшей над ней ветки:
– Твой срок близок уже…
Старик смолк на полуслове, прислушался:
– Скачут к нам! Трое!
– Я ничего не слышу, почтенный Хамзир! – выпрямился молодой кыпчак.
– Тебе и не пристало, Гайлис. Ступай. Встреть путников.
Прислужник поклонился, прикрепил к поясу саблю, снял со стены колчан со стрелами. Сжимая в руке лук, Гайлис вышел из сеней, огляделся, прислушался. Огромные ветви старой ели прятали избушку от сторонних глаз, тяжёлыми лапами свисали до земли, скрывали махровым покровом крошечные оконца. Сквозь мохнатые сросшиеся ветви тонкой лентой из-под самой крышей, струился сизый дым. Цепляясь за кроны высоких деревьев, он вырывался из сумрачной мглы густого сросшегося леса.
