Тук-Тук. Тук-Тук. Выбивают колеса, нет, нет, повизгивая пронзительно и зябко. Вагон покачивает и слышится скрежет. А может быть это и не вагон вовсе, а те же колеса скребутся о рельсы. Кто разберет то многоголосье, эту музыку, сопровождающую немые кадры, мелькающего за окном фильма: залитые солнцем степные просторы, мельтешащие одной и той же, будто заевшей картинкой, правда, вспыхивая вдруг деревенькой и редко, наплывающим городом с толпящимся у вокзала суетно людом. Хорошо, однако, путешествовать. Сколько встретишь и увидишь. Сколько узнаешь.
М-м-м. Понимаю кочующих цыган. За красотой и новыми впечатлениями пускались они по белому свету. Не иначе….
А я, зачем я еду? Что хочу увидеть? Кого встретить? Задаю сама себе вопрос и не знаю, что ответить. Но если быть точной, еду я в Крым все-таки увидеть город, где моя дорогая бабушка Маторина Евдокия Никифоровна, которой давно нет в живых, провела лето, запомнившееся ей на всю жизнь. Увидеть то, что она видела и, что так полюбила. Хотя, увижу ли? Столько лет прошло. Понимаю это, но что поделать тянет меня, который год, в те края. Потому, наверное, что бабуля этого сильно хотела, но не случилось, возможно, она боялась разочароваться и осталась верна той детской памяти. Вот поэтому-то я в пути и пусть это не произошло раньше, а возраст мой на много старше бабулиного в тот ее приезд, пусть.
***
Попала Евдокия в Бахчисарай еще до войны. Отец ее болел астмой, и врачи рекомендовали крымский воздух, как лечение.
– Дуняша, почему ты, как вырвешься на улицу, так пропадешь до вечера? И что за вид у тебя? Как можно? Разве девочке должнО так ходить? – Отчитывает сердито мама, отряхивающую пыль с платья, девятилетнюю дочь. За забором стайка местной детворы подсматривает за происходящим. Мама видит их и еще больше сердится.
– Не бегай с татарами. Уведут в горы и бросят, а того хуже продадут цыганам. Как мы найдем тебя потом? – нарочито громко произносит она.
Дети за забором прыскают и бегут, смеясь по улице вниз.
– Мама, ну что вы такое говорите. – Оскорбленно возмущается готовая расплакаться Дуня, представляя, как рассудительный Мемет, синеглазый Мустафа и Мумзика с Васфие продают ее цыганам.
– Милая, ты неправа. – Приходит на выручку отец, сидящий тут же под раскидистым каштаном в кресле. – Это же дети. И вообще с чего ты это взяла, кто тебе здесь плохое слово сказал или посмотрел плохо. Надо же такое сказать.
– Ой, ну пусть твоя дочь и дальше пропадает невесть, где и невесть, с кем. Так, что ли? Давай закроем на все глаза и позволим ей заниматься, чем вздумается.
– Дорогая, мы на отдыхе. К чему этот скандал? – уже раздражается папа. Мама демонстративно скрывается в доме, хлопнув за собой в сердцах дверью.
– Папочка, ты лучший. – Чувствуя поддержку, Дуня бросается к отцу. – Знаешь, они какие…. Они, они здесь все знают, они мне показывали ханский дворец, и водили в Кырк-ору. Там так красиво.
– Я понимаю, детка, но думаю, не следует уходить далеко и надолго. А маму можно понять, она беспокоится за тебя.
– Папа, у Мустафы родители учителя. Детей в школе учат. Он такой умный: взрослые книги читает. А у Мемета старший брат на скрипке играет. Иногда в кофейне. За это ему деньги дают. Мемет еще про тебя говорит, разве сидя в кресле выздоровеешь. Тебе надо в монастырь подняться и всю хворь, как рукой снимет. И еще он говорит, кофе надо пить: в нем вся сила. – С жаром убеждает Дуняша отца, приводя, как ей казалось, веские доводы.
– Что ж придется сходить в кофейню и подняться в монастырь, раз Мемет так говорит. – Успокаивает разволновавшуюся дочь папа.
Вечером, принарядившись, вся семья отправляется в кофейню. Узкая кривая улочка тянется вдоль сплошной стены, из тесно примыкающих друг к другу домов с нависшими балкончиками. По ходу попадаются лавки и мастерские, красуясь товаром, выставленным у входа на показ. Легкое дуновение доносит тонкий аромат кофе, будто шепоток – не пропустите, не пройдите мимо, я здесь: поблизости и жду вас с нетерпением. Эдакая своего рода реклама без чьего бы то ни было участия, хотя, смотря, как на это взглянуть….
А вот и кофейня. К высокому порогу ведут две ступеньки, скрадывая неровность уходящей под уклон улицы. Резная узором дверь открывается, мелодично прозвенев, подвешенными к ней металлическими пластинками. Небольшие столики по контуру зала, округлостью своей и блеском столешниц вкупе со стульями наподобие кресел и незатейливыми шторками создают некое ощущение не ординарности и даже загадошности.
Кофе готовят здесь настоящий, согласно традиции. Традиция вещь неоспоримая. Шаг влево, шаг вправо в ней неприемлемы. И потому на глазах у посетителей чернявый парнишка дробит старинной, украшенной орнаментом и самоцветами, громоздкой кофемолкой уже обжаренные зерна, а те текут из нее красивой сочной струйкой. Играющая рыжим бочком чеканенная турка рдеет в ожидании порции волшебного зелья. А раскаленный в мангале песок томится в предвкушении завершить все предшествовавшие до него манипуляций. Все, что происходит, происходит не торопясь со знанием дела, с чувством достоинства.
