1. Морской волк.
В маленьком запущенном городском скверике было невообразимо тихо и безлюдно. Ночная темнота, слегка рассеиваемая слабыми лучами дальних фонарей, придавала кустарникам и деревьям какие-то причудливые, гротескные формы. Посреди сквера мерцала и поблёскивала гладь овального пруда, отражая в своём хрустальном зеркале свет равнодушных к нам зимних звёзд. Каменный пешеходный арочный мостик, соединяющий противоположные берега водоёма, казался творением умельцев давно позабытой, исчезнувшей цивилизации.
Мы безмолвно сидели на массивной каменной скамье, подложив под себя толстенные фолианты рекламных проспектов, предусмотрительно подобранные нами из кучи выброшенной макулатуры. Иначе усидеть на хладной гранитной плите было бы попросту нереально.
Под скамейкой, положив длинную морду на скрещенные лапы, мирно дремала лохматая бездомная собака. На нижних ветвях развесистых деревьев, окружающих скамью, смутно вырисовывались неподвижные силуэты крупных диковинных птиц. Но и они не издавали ни малейшего звука, застыв в сонливом летаргическом оцепенении.
Степан, уютно пристроившись рядышком со мной, отчаянно зевал, рискуя вывихнуть свою увесистую богатырскую челюсть.
Спешить нам было решительно некуда, так как мы безнадежно опоздали на последний рейсовый автобус Порто-Гимараеш. Следующий экспресс отправлялся из терминала ARRIVA в 11:20, так что нам нужно было где-нибудь перекантоваться в эту уже наступившую Рождественскую ночь. К тому же, мы по неосмотрительности заплутали в незнакомом городе и не имели ни малейшего понятия, где находится автовокзал. Среди иммигрантов ни у меня, ни у Степана друзей или знакомых в Порто не имелось.
Мой могучий друг снова так сладко и широко зевнул, что я отчетливо услышал, как хрустнули суставы его мощной челюсти.
– Мама моя родная! – с трудом ворочая языком, простонал великан. – Ведь так и грызло невзначай заклинить может! Придется в ближайший госпиталь с открытой настежь варежкой бежать! Так зевнул, что аж горькие слёзы на глазах навернулись!
Степан встал и тяжёлыми шагами направился в сторону развесистых платанов. В ночной тишине, где-то там, у корней могучих великанов, зародился весёлый журчащий ручеёк. О, нет, не ручеек! Это струя мощного гейзера, звеня и играя, наконец-то вырвалась на вольную волю! Похоже, что не только горькие слёзы переполняли моего могучего друга. За сегодняшний день его утроба поглотила невообразимо огромное количество пива. И со времени нашего исторического посещения гипермаркета, я не видел, чтобы хоть капелька влаги покинула его богатырский организм обычным, естественным способом. Как порыв свежего восточного ветра, глубокий вздох облегчения и удовлетворения всколыхнул нежные ветви ближайших кустарников.
– Господи! А люди ведь тома пишут о том, что такое счастье!
Гейзер постепенно иссяк и, выродившись в жалкую струйку Бахчисарайского фонтана, тихо умер среди изумрудных стеблей давно не ухоженного травяного газона.
Внезапно два ярких луча мощных карманных фонарей прорезали густую темноту между стволами старых платанов. Пляшущие среди деревьев лучи выхватили из кромешной тьмы статную фигуру моего друга и напряжённо замерли. Щурясь от яркого света, Степан стоял слегка распакованный с приспущенными джинсами, скрестив свои ручища на чём-то выпирающем чуть пониже его живота. Он медленно развернулся, и на его лице появилось выражение крайнего недоумения. Почему, мол, его глубокомысленные размышления были прерваны таким некорректным и бестактным образом?
Лучи фонарей лихорадочно задрожали и заметались из стороны в сторону. Кто-то испуганно охнул, кто-то громко и удивлённо присвистнул.
– Не свисти! Бо в твого батька будуть дурні діти! (Прим. укр. пословица.) – глубоким низким голосом, граничащим с инфразвуком, прогудел Степан. И этот потусторонний, замогильный голос явно не сулил ничего хорошего бесцеремонным нежданным визитёрам. Фонари мгновенно погасли, будто гигант без натуги задул их своим феноменальным могучим гласом. Задул, словно праздничные свечи на огромном именинном торте. Звуки поспешных шагов, переходящих в трусцу, а затем и в стремительный спринтерский бег, постепенно затихли где-то у дальнего выхода старого сквера.
Степан, неспешно, подошёл к скамье, на ходу подтягивая за пояс свои огромные джинсы, словно намереваясь дотянуть их до самого подбородка. Он спокойно застегнул пряжку ремня в виде двуглавого орла, подтянул вверх бегунок молнии и, вздохнув, досадливо поморщился:
– Ну, что за люди! Так и норовят всунуть свой пятак в интимную жизнь незнакомых им личностей! А если б я, случайно, с девушкой был?
– Да хоть и с юношей! – усмехнулся я. – В Старушке Европе к этим делам относятся чересчур снисходительно. А может, эти ребята сами искали место, где бы опорожниться?
– С карманными фонарями? – засомневался Степан. – Если б мои руки не были так заняты, то эти ночные гуляки ушли б отсюда с дополнительными фонарями, причём симметрично под каждым глазиком.
– Ах, Стёпа, Стёпа! Ну, нельзя же быть таким кровожадным! Ведь вполне вероятно, что они искали здесь клад несметных сокровищ! – выдвинул я более романтичную версию. – Этот сквер на вид очень древний и кто знает, что таиться в его таинственных недрах.
