С любовью брату, который верил в Город Снегов.
She was always like a feather in the air,
I never knew if she was flying or falling.
She was always like a feather in my life,
Aura Dione, Song for Sophie
Burn your biographies,
Rewrite your history,
Light up your wildest dreams[2].
Panic! At the Disco, High Hopes
God, keep my head above water[3].
Avril Lavigne
Привет, девочка.
Такие простые слова. Такие трудные.
Хочу говорить их тебе каждый день, что бы ни случилось.
Мне тяжело было произносить твоё имя не то что вслух, но даже думать о том, как тебя зовут. Конечно, это меня в твоих глазах ничуть не оправдывает. Ни один мой поступок не выглядит достойным для тебя, но возможно, у меня ещё есть шанс?
Я мог бы сказать тебе, что в тот день шёл такой же дождь, как сегодня, а ты бы спросила: ну и что? Ведь мы не знали друг друга столько лет. Какая тебе разница, шёл в тот день дождь или нет?
Вместе с дождём воспоминания о девушке с каштановыми волосами приходят ко мне. У неё глаза цвета тёплой осени. Как и у тебя. Когда греешь сахар и он начинает плавиться, получается тот самый оттенок. Думаю, она бы тебе понравилась, та девушка.
Ведь у тебя её имя.
Знаешь, в такой мокрый и неуютный день, как сегодня, несколько лет назад я резал запястье.
Погоди рвать письмо на части и называть меня идиотом. Хотя, конечно, я и есть идиот. Нет-нет, девочка, я не хотел умирать, никогда не хотел. Прости, что рассказываю, но мне кажется, ты поймёшь. По крайней мере, тебе следует знать.
Я резал не там, где вены, а сбоку, где большой палец. Мне просто нужно было увидеть кровь, почувствовать, что я живой, понимаешь? Нет? Прости, что продолжаю рассказывать об этом. Мне нужно объяснить тебе.
Сначала сделал один маленький надрез, потом другой. Промакивая кровь салфеткой, стал вырезать птицу. Кривая получилась, но видно, что птица, раскинувшая крылья. По контуру птичьего тела сочилась кровь, а мне не было больно. Это было странно: кровь есть, а боли нет. Я смотрел долго, а потом замотал запястье платком и вышел под дождь. Волосы облепили лицо, я убрал их. Впервые подумал, что, наверное, надо обстричься, под дождём неудобно, за шиворот по хвосту стекает вода. Но если подстригусь – не смогу закрываться от людей, когда играю.
Ты…
У меня перехватывает дыхание, когда я думаю о тебе. Знаю, ты считаешь меня полным придурком, это жаль, но не смертельно.
Так бывает.
Я тебе сейчас подробно рассказывал об этой птице, потому что ты спрашивала меня о ней, помнишь? И я соврал. Сказал, что родился с ней. И ты почему-то поверила. Прости меня, девочка, я больше никогда не хочу тебе врать. Возможно, ты найдёшь в себе силы и желание верить мне.
Когда-то я также верил одному человеку. Той девушке.
Беспрекословно, безрассудно, бесконечно.
Люблю ли я тебя? У меня было слишком мало времени в самом начале, чтобы это понять. Но я хочу понять это сейчас. Хочешь ли ты?
Часть первая. Город Снегов. Элли и Мика
Он помнил день, когда она появилась, но не помнил откуда. Хмурая, она возникла, словно из параллельного пространства, и стояла в дверном проёме, оценивающе разглядывая Мику. На ней было вязаное красное платье с длинным рукавом и блестящие красные туфли. Она стучала каблучком в пол, как будто отбивала ритм какой-то песни, крепко прижимая к себе большого плюшевого медведя. Её волосы цвета тёмной карамели были заплетены в тугую корзинку. Мике казалось, что он знает песню, которую девчонка отбивает каблуком, и хотел было потопать с ней в такт, но она вдруг прекратила стучать и подошла к нему. Он стоял, не смея пошевелиться, поражённый самим фактом её присутствия в его комнате.
– Я волсебница, понял? – сказала она, подойдя к Мике вплотную, нос к носу. – Медведя не трогай, а то заколдую насовсем!
В это мгновение она вторглась в его маленькое личное пространство, бесцеремонно, сразу и навсегда. Он смотрел в её светло-карие глаза, оцепенев, и молчал. Она, довольная произведённым впечатлением, хмыкнула и прошла к его игрушкам, села на пол и стала играть. Он какое-то время продолжал стоять в ступоре, потом подошёл к ней и плюхнулся рядом. Сидел и наблюдал за тем, как она достаёт его машинки и конструктор.
Медведя она задвинула за спину и погрозила Мике кулаком: не смей, мол, и смотреть даже на моего зверя.
Мика оглянулся и обрадовался, увидев в дверях маму. Вскочил, побежал и уткнулся ей в юбку. Мама подхватила его, и он, запинаясь, спросил, что за девочка в его комнате и как она умеет колдовать.
– Ты чего, Мишутка, это твоя сестра, Элина, – улыбнулась мама, целуя его в лоб и щёки, – я думала, ты помнишь.
Мика тихонько повторял: «сестра-сестра», буква «р» застревала где-то у нёба, получалось «сестъя», противное, колючее острое слово, не несущее в себе ничего хорошего.
Воспоминания о сестре до её внезапного появления в дверях комнаты были смутными, размытыми и какими-то ненастоящими, словно раньше Элины вообще не было. Она же утверждала, что знала его с самого начала. Говорила, что когда он родился, то был лысым, а потом стал белым как снег, а потом немного потемнел. И что глаза у него сначала были чёрные, потом позеленели и, в конце концов, стали голубыми. Мика спрашивал у мамы, и та смеялась, отвечая, что всё в точности так и происходило, видимо, сын долго не мог определиться, каким ему быть.
