Клим Рогов сбежал из дома, забрав самое дорогое, что было у отца, – мечты о своём блестящем будущем. Было в этом особое, мрачное удовольствие: «Ты хотел, чтобы я дослужился до губернского прокурора? Стал, как и ты, грифом-падальщиком, который наживается на чужих несчастьях? Чёрта с два, папенька… Чёрта с два».
Прошло десять лет, и Клим снова стоял ночью на крыльце родного дома – постаревшего, нелепого, заросшего сиренью и плющом, но всё ещё роскошного. С двумя мраморными медведями при входе и с белым балконом, выдающимся вперёд, словно ящик туалетного столика.
Климу хотелось вернуться в свой город знаменитым иностранным журналистом, любимцем судьбы, чьими статьями упивалась вся Аргентина. Но летом 1917 года путешествовать в таком качестве было небезопасно. Россия вот уже три года воевала с немцами, экономика рухнула, и страна наводнилась вооружёнными дезертирами, не желавшими умирать неизвестно за что. Иностранцы в белых костюмах и с чемоданами, оклеенными заграничными марками, были для них желанной добычей, и Климу пришлось отпустить тёмную щетину, купить солдатскую форму и потёртый короб для вещей и в таком опереточном виде явиться в Нижний Новгород – принимать папенькино наследство.
Странное это было чувство – стоять на крыльце своего дома. Постучишь в дверь, войдёшь в некогда запретное царство – и вся твоя прежняя жизнь будет перечёркнута. Прибежит кузина Любочка, снимавшая в доме второй этаж, в дверях столпится заспанная прислуга, и начнутся охи-вздохи: «На кого же ты нас покинул?» Путешественник и журналист превратится в богатого наследника, и кто знает, во что это выльется?
Клим достал из кармана ключ – единственную вещь из дома, которая пережила все его скитания по миру. Интересно, папенька приказал сменить замок?
Ключ повернулся, и дверь бесшумно отворилась. С бьющимся сердцем Клим нашарил включатель на стене – привычным движением, которое так и не стёрлось из памяти.
В прихожей ничего не изменилось: всё то же высокое зеркало в серебристой раме, на кривоногом резном столике – обувные рожки и щётки; в углу – рыцарские доспехи с копьём и щитом. Клим поднял забрало на шлеме и заглянул в гулкое нутро. Когда-то в детстве ему казалось, что там прячется усохший от времени рыцарь, вроде маленького Дон Кихота.
Послышались торопливые шаги, и в прихожую влетела юная горничная с тёмными кудрявыми волосами, рассыпанными по плечам.
– Вы как тут оказались?
– Зашёл с улицы, – с улыбкой отозвался Клим. – Я Рогов-младший, наследник.
Девушка чрезвычайно понравилась ему. Бывают же такие прелестные создания! Хрупкая, большеглазая, грациозная в каждом движении… И даже чёрный наряд прислуги её не портил.
– Ты давно тут служишь? – спросил Клим.
– Э-э… – Она растерялась, будто не знала, что сказать. – Недавно.
Клим обходил прихожую и рассматривал прежние, ничуть не изменившиеся вещи: рогатую вешалку с ножками, изгрызенными щенком; ковёр, на который Клим когда-то пролил «зажигательную смесь». Среди красно-коричневых узоров до сих пор темнела небольшая клякса.
Он ласково потрепал горничную по плечу.
– Займись моим коробом, ладно?
Эх, таких девчонок носят на руках и соблазняют конфетами!
Его взгляд остановился на открытых дверях, ведущих в библиотеку, и он позабыл обо всём на свете. Вошёл и замер, растроганный и оглушённый навалившимися воспоминаниями. Свет электрической лампы отражался в стёклах книжных шкафов и золотил корешки бесчисленных энциклопедий. Когда-то эта комната была для Клима и великой сокровищницей, и камерой пыток. Сидя в красном кресле, он упивался остроумным Марком Твеном, а за этим резным столом переписывал латинские фразы – под строгим надзором отца. Dura lex sed lex: суров закон, но это закон.
На столе всё ещё стояла чернильница в виде компаса, а на стене висела карта мира с воткнутыми в неё цветными булавками – ими Клим обозначал города, в которых ему довелось побывать. Когда он сбежал из дому, на карте были помечены лишь Москва, Санкт-Петербург и Берлин, куда мама свозила его незадолго до смерти. А сейчас булавки красовались и в Персии, и в Китае, и в Аргентине. Стало быть, Любочка показывала Рогову-старшему все письма, полученные от «блудного сына».
На столе – Бог ты мой! – стояла рамка с фотографией Клима. Он отправил её два года назад, когда его впервые пригласили в Каса-Росада, розовый президентский дворец. С каким чувством папенька разглядывал этот снимок? Помнил ли о том, как орал на Клима: «И в кого ты такой бестолочью уродился?»
За спиной тихонько щёлкнул замок, и Клим поднял голову. Его заперли?
– Эй! Может, хватит дурака валять?
Ему никто не ответил. Он подёргал тяжёлые дубовые створки.
– А что, если я злопамятный? А что, если кого-то выгонят со службы?
За дверью послышался женский шёпот:
– Я не знаю, как он пробрался в дом! Ему, верно, сказали, что вы ждёте Клима и что доктор Саблин по ночам на службе.
