Мне говорили: «Не езди, пусто там…, нет ничего…» Не поверил, и спустя несколько дней, стоя внутри квадрата из крапивы на месте дома, где когда-то жил, увидел всё: две поселковые улицы вдоль протоки, зеркало круглого озера, чахлое болотце позади, излучину реки, дома, людей… Они о чём-то говорили, но ветер уносил их голоса…
Супруге Ольге Калининой, Дмитрию Калинину, Дмитрию Халтурину
Тем, кто спустя полвека разделил со мной непростую экспедицию в ссыльное прошлое, посвящаю…
Арбуз
Зиме не хотелось уходить. Весна торопила её: съедала снег на размякших дорогах, грела проклюнувшиеся пригорки, развешивала бриллианты капель на тесовых крышах. Срубы домов, блаженно согревая старые бока в первых лучах, наблюдали за приходом тепла красными шапками герани в оттаявших окнах. Ждали весну…
С острова на излучине Иртыша, где приютилось Новое село, непросто было пробиться к Большой земле. Путь на Восток преграждал Иртыш, на юг – протока с неприступными берегами и диковинным азиатским названием Аркалам, с запада и севера нередсказуемая речушка Боровая. Село растянулось по берегу двумя улицами. Одна из них мимо магазина на пригорке, школы с тополёвой аллеей, оставив в стороне кладбище, уводила путника к переправе на Сибирский тракт. Вторая, Мельничная, начинаясь у обрывистого берега протоптанной колеёй по косогору, вдоль серых домов, зернотока, причудливо извиваясь среди полей ржи, заканчивалась у старой мельницы с круглым прудом.
Боясь беспокойного соседства с рекой, жильё на берегу давно уже никто не строил. Один человек поселился здесь за последние годы. Звали его все Капитан. В прошлом он и на самом деле был капитаном двухтрубного парохода «Сталин». Благодаря этому громкому названию и получил он свою десятку, неудачно пошутив, что управляет Сталиным. Сам Капитан ничего не рассказывал, а расспрашивать здесь было не принято.
Поселенцы до сих пор не могли надышаться свежим воздухом весны 53-го. Лагерь, ссылку тогда всем поголовно заменили «вольнушкой». В новом времени для всех это была самая большая радость. Говорить было ещё страшно, да и отвыкли они за эти годы, но дышать стало полегче.
Любил Капитан слушать, как среди зимы трещит на реке лёд, как на замёрзшем небе хрупкими сосульками позванивают звезды, купаясь в переливах северного сияния. Весной, к его радости, река оживала. Пароходы, проходя мимо, неистово дымили, вспенивали воду неугомонными колёсами, приветствовали Капитана басистыми гудками. Теперь он мог часами сидеть на лавочке у плетня и смотреть на реку. Такая служба у бакенщика – наблюдать за рекой.
Жернова жестокого времени, перемалывая в муку происходящие события, оказались не властны над обычными, казалось бы, слабыми людьми. Поселенцы, вопреки всему не желая превращаться в пыль, одержимо любили, женились, рожали детей, ссорились, мирились, хоронили, понимая: лучшее будущее вряд ли уже когда-нибудь наступит, но эту счастливую минутку они точно не упустят. Радости в избытке хватало от простого понимания того, какой райской жизнью живут они сегодня по сравнению с ушедшей эпохой всенародного счастья, согретого лучезарной заботой «Отца народов».
* * *
Сашка вместе со всеми тоже встречал свою весну, шестую по счёту. Прикрыв дверь в дом, он остановился на крыльце. В потеплевшем воздухе чувствовался едва уловимый горьковатый привкус разогретой зелени тала (ивы). Этот запах появлялся лишь весной.
По первому теплу в загон выпускали Звёздку. Увидев Сашку, она негромко мычала, перебирая ушами. Маленького человека, от которого исходил запах её молока, она всегда воспринимала как собственное дитя. Звёздке тоже хотелось поскорее попасть в зелёное лето, где после пастбища Сашка встречает её из стада, даёт кусок хлеба с солью и, отгоняя веткой назойливых слепней, гладит белую звёздочку на лбу. Васька, пригревшись на треснувшей от солнца лавке, щурил зелёные глаза и был, похоже, вполне доволен собственной жизнью. Невысокое солнце, рыжее, как он, становилось всё теплее. Васька вспоминал, как прошлой весной луг под окнами превратился в бескрайнее море. Утки сели возле мостков, после, осмелев, вышли на берег, стали беззаботно смоктать плоскими носами в прибрежной воде. В Ваське немедля проснулся охотник. Расстилаясь по земле, он подкрался к добыче и даже изготовился к прыжку, нервно подёргивая хвостом. Виной всему был, наверное, его рыжий цвет. Утки, сколько могли, смотрели на его упражнения в маскировке, потом взяли и улетели.
Генка с Сашкой с мостков ловили рыбу. Какое это было время! Васька даже зажмурился от сладких воспоминаний. Он тогда досыта наедался чебачков, после, лениво вытянув лапы, отдыхал, подставляя солнцу сытые бока.
Сашкины воспоминания тоже пришлись на половодье. Он вдруг вспомнил, как, надев материнские сапоги, он немедля почувствовал, что водные преграды для него перестали существовать. Придерживаясь за плетень, он смело шагнул в воду, чтобы перейти на другую сторону протоки. Поначалу всё шло хорошо. Только холодная вода вскоре начала заливаться в сапоги, а течение всё настойчивее тянуло его на середину протоки. Стало страшно. Он остановился, вцепился в плетень. Это было самое настоящее поражение… Надо было возвращаться, но он не мог сдвинуться с места. Сапоги будто налились свинцом. Руки его замёрзли и давно уже перестали слушаться. Сашка собрался было заплакать, но потом передумал и начал, что есть силы цепляясь за прутья, выбираться обратно. Закончилось тогда всё благополучно, но он ещё никому до сих пор об этом не рассказывал. «Наверное, это нехорошо», – думал он уже не впервой.
