– А яичница, между прочим, опять была пересолена, – заметил Бурцев жене после завтрака и поднялся из-за стола. – Ведь это же так просто: лучше не досоли! Не соли вообще и все! Каждый сам посолит по вкусу!
Жена удивленно посмотрела на Бурцева и ничего не сказала.
Бурцев дернул ворот рубашки, так будто ему было трудно дышать, с тоской оглядел стены, выкрашенные во время недавнего ремонта в апельсиновый цвет, и подошел к окну.
За окном неохотно разгорался пасмурный декабрьский денек. Во дворе было пустынно. Снег, выпавший накануне на теплую землю, уже успел превратиться под ногами и колесами в грязную кашу. Два потерянных подростка зябко курили, сидя на спинке скамейки с выломанными досками. На них с ветки, склонив голову, неодобрительно смотрела мокрая сердитая ворона. Посреди двора громоздился старый холодильник с отломанной дверцей, который кто-то из соседей тащил-тащил на помойку, да так и не дотащил, бросил.
– Ё-мое, ну что за люди! – прокомментировал Бурцев.
Жена некоторое время молчала. Потом спросила:
– А что такое?
Бурцев кивнул головой в окно.
– Помойка в двух шагах, пройдись ты еще немного! Так нет! Нужно бросить старье посреди дороги! Чтобы весь двор любовался твоим барахлом. Чтобы никому ни пройти и ни проехать!
Жена внимательно посмотрела на Бурцева и опять ничего не сказала.
Позднюю осень Бурцев не любил. В конце ноября, когда день то и дело угасал, так и не успев начаться, он прямо-таки заболевал. Начинал тосковать и раздражаться. Причем заранее знал, что с ним такое будет, и заранее этого времени боялся.
А с другой стороны, кто, собственно, эту самую осень любит? Кто в это время может похвастаться оптимизмом и отличным самочувствием? То есть, конечно, где-нибудь на юге Италии или, скажем, в Арабских Эмиратах и в начале декабря не жизнь, а сплошной мармелад, но в нашей зоне рискованного земледелия, на севере Нечерноземной полосы, нормальному человеку в конце ноября зачастую хочется просто удавиться…
– А вообще, – в сердцах заключил Бурцев, – все зло от телевизора! Моя бы воля, я бы все телевизоры – на помойку! Смотрим целыми днями всякую дурь! Позволяем ловким идиотам вешать нам лапшу на уши! Раньше хотя бы во время еды отдыхали. А теперь пялимся на экран круглые сутки!
Недавно Бурцевы купили очередной телевизор специально для кухни, и теперь телевизоров в квартире было целых четыре: один, самый большой и новый, – в гостиной, второй у дочки в комнате, третий, маленький, на кухне, а старый из гостиной – в спальне.
Теперь все находились под гипнозом семь дней в неделю и двадцать четыре часа в сутки. Даже в субботу за завтраком. Раньше субботние завтраки, когда никто никуда не спешит и можно наконец насладиться семейным уютом, Бурцев любил больше всего на свете. Но теперь и от них было мало радости.
Сегодня, например. Сначала во время завтрака все трое, зевая, наблюдали за одной из бесчисленных юмористических передач – глупой и несмешной. Потом переключились на кулинарную передачу, в которой два дядьки с потрепанными мордами учили молодых смущавшихся девушек кухонному уму-разуму. Потом дочка Бурцева, которая полчаса ковырялась вилкой в тарелке и так ничего и не съела, поплелась в свою комнату смотреть музыкальный канал для молодежи. А жена включила передачу путевых заметок, где немолодой журналист, который уже много лет без остановок ездил на курорты по всему миру, жил в дорогих гостиницах, посещал достопримечательности, как на работу ходил в увеселительные заведения и рестораны, – пробовал перед камерой чьи-то диковинные местные блюда и напитки. На этот раз вид у журналиста был почему-то уставший, и казалось, что он с трудом изображает на загорелом бородатом лице оживление и энтузиазм.
– Ну, елки-палки! – с тоской проговорил Бурцев. – Каждую субботу одно и то же! Поверьте на слово, отменный вкус. И великолепный запах!
Жена вздохнула и встала, чтобы убрать со стола посуду.
– Бурцев! Не заводись, – предупредила она.
– А кто заводится? – резко развернулся в ее сторону Бурцев. – Я?! Я совсем и не завожусь!
Жена пожала плечами и промолчала.
В юности жена Бурцева была бойкой девчонкой. Водилась с хулиганистой компанией у себя во дворе… Поножовщина и милицейские облавы были для нее привычным делом. В свое время Бурцев терпением и лаской не один месяц отваживал ее от прежних дружков. Теперь, конечно, глядя на ее спокойное красивое лицо, трудно было вспомнить прежнее время. Но Бурцев знал, что его жена с тех пор – человек невозмутимый и бесстрашный. И что ее не так-то просто чем-нибудь смутить.
– Между прочим, Таиланд показывают, – заметила она. – Сам же говорил как-то, что там интересно.
– Так интересно самому побывать! А не слушать рассказы о том, какого вкуса там вино и как пахнет цветущий бамбук! – рассердился Бурцев.
Жена хотела было что-то возразить, но, подумав, промолчала, чтобы не подливать масла в огонь.
– Что? – с вызовом обернулся к ней Бурцев.
– Ничего, – ответила жена.
Она стала к раковине и пустила воду на стопку посуды.
– Эх, ну что за жизнь!… – с чувством проговорил Бурцев и стукнул по раме кулаком.
Потом он махнул рукой и направился прочь из кухни.
