Ни фамилии и ни имени настоящих ее я вам, конечно же, не открою; кто с ней знаком – и так догадается, о ком речь, а кто не знаком – так и знать ни к чему; но я-то ее знаю, наверное, лучше, чем саму себя… Во всяком случае – достаточно, чтобы взяться за ее жизнеописание.
На вопрос: имею ли я на это право? – отвечаю (с собственной точки зрения, разумеется): не только имею – а просто обязана, потому что верю, придет время, когда ею заинтересуются серьезные биографы, но, может статься – слишком поздно: нас, ее сверстниц и сверстников, на глазах которых она выросла, жила и работала, уже не будет – очень часто истоками жизни выдающегося человека начинают интересоваться, когда ни его самого, ни его сверстников уже нет в живых и земные его следы затоптаны и заплеваны, и тут, «в назидание потомкам», начинают биографию сочинять; а ведь смысл всякой биографии – в правде, какой бы она ни была. А что биографией моей героини заинтересуются, я не сомневаюсь – настолько это личность яркая и талантливая, хотя, как увидите из повествования, в первой половине жизни, пока она искала себя, ее своеобразные таланты не проявлялись – судьба не припасла ей столбовой дороги. Но теперь уже очевидно, сколь многого в жизни она успела добиться, и добьется еще большего, – я в этом уверена.
Трудно предугадать, насколько высоко еще она взлетит, или взойдет, или вскарабкается, но, мне кажется, она будет известна, может быть, даже на всю Россию и, возможно, повлияет (не знаю только, в лучшую ли сторону?) на ее судьбы. Не собираюсь ничего пророчить – боже упаси! – и ничего ей (моей героине, разумеется; впрочем, как и России тоже) не желаю плохого – наоборот: живи, Катерина (так я ее здесь называю и даю ей самую простую русскую фамилию: Иванова), сколько можешь и вырабатывай в себе, словно атомный реактор, свою дикую, непонятно откуда берущуюся энергию: в тебе заложен такой потенциал здоровья и энергии, что хватит на трех, на четырех – на целую, может быть, толпу нам подобных! Поэтому и берусь за это скромное исследование, которое, возможно, окажется лишь материалом для будущих ее биографов; на большее не претендую.
Кстати, еще потому нужны сведения о ее биографии, что, когда она будет на вершине славы, ей конечно же захочется припудрить детали своего прошлого и предстать в более выгодном свете; надо заметить, что уже на заре своей карьеры она не любила, чтобы о ней знали лишнее, и частенько просила меня насчет ее прошлых похождений держать язык за зубами. Но как не выкинешь из песни слова – так и из биографии всякого известного человека ничего нельзя выкинуть: все обязано стать фактом истории – ее достоянием, если хотите. Потому и берусь за столь, может быть, неблагодарный труд.
Почему я? Да потому что кто же еще-то? – у нее никогда не было близких подруг и друзей, которые бы достаточно знали ее подноготную. Я и сама не претендую на полное знание, хотя знаю многое. Вот и решилась, и именно сейчас, пока она еще не всем известна и недостаточно могущественна. А то вдруг со мной что случится? Тем более что излишнее знание бывает иногда роковым – известно ведь: с сильными мира сего шутки плохи. Поэтому хочется написать ее биографию побыстрей – и освободиться от страхов; а когда напишу, сдам куда-нибудь на хранение, чтобы уж больше никому не быть интересной в роли носительницы тайн.
Есть и еще причина тому, что берусь за перо: попробовать самой разобраться в ней, взглянуть на нее чуть-чуть со стороны: уж не жуткого ли монстра вырастили в ней обстоятельства? – и исторгнуть в процессе писания ее из себя – слишком мы с ней были близки всю предшествующую часть жизни, так что, может быть, она даже стала частью меня самой.
Так что все изложенное мной далее – не свободный полет фантазии и не гимн, воспевающий подругу, которой природа многое дала с избытком и такого намешала! – нет, я хотела бы, строго придерживаясь хронологической канвы, сделать своеобразное социально-психологическое исследование: как женщина, выбившись из самых низов, совершенно одна, без чьей-либо помощи и поддержки, может добиться в жизни определенного успеха.
* * *
А достаточно знаю я ее не только потому, что учились вместе и выросли в одном дворе – а потому еще, что жили в одном доме, одном подъезде, даже на одной лестничной площадке, дверь в дверь, с тех самых пор, как тот панельный дом, стандартную пятиэтажку в рабочем квартале, построили и наши с ней родители в него вселились, когда нам было по семь лет.
Я даже помню день заселения: то был канун 1 Мая, большого тогда праздника: красные флаги кругом, духовой оркестр играет, люди во дворе дома, еще пустого, сбились в большой круг, своего рода митинг, и какой-то дородный мужчина держит речь. Я стояла прямо перед ним, рядом с мамой, хотя забыла уже, о чем он говорил – помню только, как он показал на меня пальцем и сказал, что как раз, когда я вырасту, настанет коммунизм.
Я еще испугалась этого его пальца и спряталась за мамину спину и тут увидела недалеко от себя такую же, как я, девочку, только черноглазую и темноволосую. Она стояла рядом с крупной рыжей женщиной и выглядела ужасно неопрятно: застиранное платьице, стоптанные сандалики на босу ногу и разбитая коленка: большая черная короста на ней, замазанная зеленкой. Причем девочка глядела на выступающего человека без всякого страха и при этом ковыряла в носу пальцем; потом извлекла из носа темную козявку и занялась ею: внимательно рассмотрела ее и принялась скатывать в шарик, а, скатав, оглянулась вокруг, увидела в двух шагах мальчишку и щелчком запустила шарик в него. Мальчишка заметил ее жест и втихомолку показал ей кулак; девочка в ответ тотчас высунула язык, красный-красный и длинный-предлинный. Тут она заметила меня и мне его показала.
