Голова вскипает. Чем дальше, тем хлеще. Мне нужно снять это напряжение, что сковало все тело.
Подраться. Потрахаться.
А я Кристину по городу выискиваю. Как Шерлок, гребанный, Холмс.
Всех знакомых Ахмедова подняли. Заебался выслушивать, что ему не до этого. Ничего. Потерпит. Мою жену ищем, а не черт знает кого.
Я не раз его уже выручал, помогал, как и чем мог, пусть теперь и он впряжется. Много я не прошу.
Да и ему надо практиковаться, чтобы должников своих искать.
Мысль о том, что и Ломоносов будет искать Кристину, я отметаю как ненужную.
Уж этот хрен не будет из-за бабы левой против нашей семьи идти, если хочет здесь работать, конечно.
И спокойно ночами спать или жить, в принципе.
Прочесали все. Вокзалы, аэропорты. Поставили людей. Влезли везде, где можно и нельзя.
И что выясняется.
Вместо того, чтобы греть мою постель, Кристина прислуживает бомжам и бездельникам в богадельне.
Вот здесь я мало того, что ахринел, меня это взбесило не на шутку.
Я не против них, но пусть их дерьмо кто-то другой убирает. А моя женщина не будет марать в этом нежные руки.
И то, что она там, то, что она опять слиняла, только злит. Выводит на ненужные эмоции. Мрачные. Запретные.
Хотел же нежно, трепетно. Я бы на руках ее носил, пылиночки сдувал.
Заботиться хотел. Дура!
А она ушла от меня возиться с дерьмом. Неужели жизнь там кажется лучше, чем со мной?
Три дня на ногах, по всем богадельням, больницам и церквям.
Не выспавшись, не евши нормальной еды. А про звонки от родителей и помощника я молчу.
Бегаю за бабой.
Найду Кристину, прикую к себе наручниками, высплюсь и вот тогда начну разбираться с делами.
А еще трахну и ребенка ей сделаю, потому что довела. До трясучки. Потому что в ее забитой молитвами головушке никогда не возникнет и мысли об аборте.
А так появится еще один рычаг контроля, пока она не придет к окончательному выводу, что ей от меня никуда не деться.
Я тоже могу быть жестоким, и порой мои действия могут показаться неординарными или неправильными.
Но я же по-хорошему хотел, а она обманула и сбежала.
Я же не железный и хорошим терпением никогда не славился.
Устало тру глаза возле очередной больницы с крестом на крыше и выхожу из тачки, на слепящее солнце.
Если ее не будет и здесь, объявлю международный розыск.
Скажу, что украла у меня десять штук и убить пыталась.
И пусть попробует отвертеться. Не получится, всю жизнь будет мне расплачиваться.
Толкаю калитку, быстро оглядывая пустое пространство, и вдруг в спокойной тишине слышу истошный крик.
Меня как водой ледяной обливают. Смотрю вправо, а там возле входа священник к стене кого-то прижал.
То ли бьет, то ли насилует.
Блять!
— Руслан, — зовет меня один из помощников Ахмедова, которого мне дали в помощь. — Полицию вызываем?
— И скорую! — а то ведь и убить могу гада. Кого бы он там не тискал.
Последнее для мужика дело — бабу насильно трахать. Не можешь уложить добровольно, иди подрочи.
Подбегаю, рукой хватаю ткань рясы и тяну на себя, отшвыривая ублюдка от девушки.
А потом в лицо бледное, залитое слезами.
Кристина. Нашел.
Ох… Она стоит, вытирая лицо и ошалело на меня смотрит. Задыхается. За грудь держится, придерживая рванную кофту.
Вот же блядство.
Я оборачиваюсь.
Ломоносов, сука!!!
Как он нашел ее раньше? Возможно в нашей команде крыса.
Понимаю, что гнев начинает душить, грудную клетку сжимает, не даёт воздуха втянуть. Перед глазами пелена красная. А в висках стучит кровь.
Бум. Бум. Бум.
— Руслан, — чувствую прохладные пальцы на руке, но уже не вижу ничего кроме темного пятна, что растет и ухмыляется.
И в мозгу только одна установка. Уничтожить. Разорвать. Вырвать руки, что касались. Вырвать член и в рот грязный запихать, что встал на мое!
Мое, блять!
— Не жена она тебе, — усмехается пятно и меня больше нет.
Есть Зверь, что кидается на ублюдка, который посмел тронуть. Прикоснуться. Испугать.
Кулак разбивается о скулу, а его об мои ребра.
— А раз не жена, то и поиграть можно.
Его слова подливают масла в огонь, что и так разгорелся с неистовой силой. Контролировать себя невозможно.
— Закрой рот, — мой рык ничего для него не значит. И я бросаюсь коброй снова.
Ломаю уроду нос. Бью коленом в пах. А он как псих, только смеется с окровавленным лицом и меня заваливает наземь.
Наносит такие же жесткие удары, но мне плавать, я привык.
Тяжелый, мать твою, но я группируюсь, смотрю в сторону опять убежавшей Кристины.
Блять! Нашла время!
Этот хмырь пытается придушить, сильно сжимая горло. Хватаю камень с земли и рассекаю в кровь лицо Ломоносова. Спихиваю с себя.
Не хотел по-хорошему. Теперь в тюрьме гнить будет.
А в мозгу так и стучит: Убить. Убить. Убить!
Но эта тварь будет жить и мучиться, вспоминать меня, как страшный сон. Знать, что чужих баб трогать нельзя.
Хватаю его за шкварник и острой кромкой камня приставляю к горлу. Давлю, пока не вижу выступившую кровь и не слышу его писк.
Не было бы свидетелей, им бы и разорвал глотку. И если бы не хотел со своей скорей разобраться. Ему, считай, повезло, а то бы кони двинул прямо здесь.
— Ты сдохнешь в тюрьме за то, что тронул ее, гнида!
Мало мне было его крови, что застелила все лицо негодяя.
Хочу видеть, как он корчится от боли и начнёт умолять.
