Буря усиливалась. Мрачный утёс, такой крепкий и величавый, дрожал под натиском неистовой грозы и ураганного ветра. Выступ то и дело терзали пролетавшие переломанные ветки, поднятые в воздух камни и, казалось, даже выскобленные добела обглоданные кости. Самым зловещим был момент, когда в блеске тысячи ярких и оглушительных молний вокруг можно было разглядеть на костях некие борозды – следы чьих-то свирепых зубов.
Буря извивалась в вышине, создавая из серо-чёрных облаков колоссальную спираль, ведущую буквально в вечность вне времени и пространства, куда-то за грань дозволенного и доступного для понимания. Вихри свистели, как сонм взмахов плети, как армия стрел, готовая обрушиться в любое мгновение.
И звуки этого ужаса перемежались с нестерпимыми воплями, раздающимися отовсюду. А на длинном выступе утёса стояла маленькая фигурка в сильно колыхавшемся платье. Девочка аккуратно шагала вперёд, не ведая, где можно скрыться. Платье её колыхалось в резких порывах, уж чудилось, что саму её вот-вот сдует и сорвёт со скалы в бездонную пропасть, усеянную вокруг каменными зубами-наростами, будто перед ней открывался вид не на ущелье, а нижнюю часть пещеры, поросшую тысячелетними сталагмитами.
Не было видно ни дна, ни земли, ни леса, из которого бы брались эти куски стволов и проносящиеся в ураганных ветрах ветви мёртвых деревьев. При этом, сколь бы диким и неистовым не было всё вокруг, так и хотелось заглянуть вниз, в эту бездну, откуда раздавались знакомые и незнакомые крики.
Шум нарастал, сопровождаясь глубинным гудением, топотом ног, треском и шелестом. Гул не смолкал, он пронизывал звуком, заставляя вибрировать всё тело и сам крошащийся под ногами в широких трещинах утёс. Сердце стучало столь сильно, что казалось, рёбра не выдержат его натиска. Перехватывало дыхание, а посмотреть вниз всё же хотелось. Что-то так и манило туда. Было мало просто смотреть по сторонам на шторм и вперёд на поднятые в воздух мелкие предметы, позади которых стелился густой непроглядный туман.
Но прямо перед обрывом медленно и величественно выплыла фигура гигантского черепа. Она взялась буквально из ниоткуда, не то прямиком поднялась из бездны, не то выплыла из белёсой мглы, скрывавшей всё то, что ждёт по ту сторону неописуемого дикого каньона.
Только теперь бредущую по утёсу пробрал настоящий неистовый страх. Руки сжались у груди, волосы безжалостно трепал налетающий ветер, а хрупкие тонкие ноги слегка подкосились в коленях. На неё взирало нечто немыслимых размеров из пещер своих глубоких глазниц.
Гигантский череп с невероятной недопустимой мимикой, казалось бы – жёсткие неподвижны кости, но это существо явно хмурилось и зловеще улыбалось. Намерения гиганта оставались неясными, не то оно злилось на приход сюда девочки, не то наоборот, обрадовалось её присутствию. В чёрных пустых глазницах пряталась лишь необъятная густая тьма, что существовала с самого начала мироздания. Создание принялось открывать свой зубастый рот, способный резво отхватить весь выступ скалы вместе с застывшей фигуркой в платьице.
Морозный ветер с колким песком и острыми льдинами срывал капли слёз с юных зелёных глаз. Она пыталась закричать, но горло сдавило так, что оно уже было неспособно издать ни звука. Попыталась закрыть уши или лицо, но руки не слушались. Контроль над телом был потерян, девочка едва-едва каким-то чудом держалась ещё на трясущихся ногах. Холод, страх, мрак – всё перемешивалось и пронизывала её, словно какой-то призрак.
Костяной бог не то собирался ей пообедать, не то зарычать на неё, не то что-то сказать. Но она этого уже не слышала. Мрак, идущий из чёрных глазниц, её окутывал и порабощал, затмевая все остальные очертания. Лязг и костяной треск отдалялись на задний план, гул и терзаемые крики замолкали вместе с раскатами грома. Всё проваливалось куда-то из сновидений обратно в реальность, которая наступала ещё более неотвратимо, чем этот гремящий своими клубящимися вихрями калейдоскоп кошмаров.
Воздух полнился пением летних птиц, щебетавших над шумно журчащей водой бойко льющегося ручейка. Вокруг пахло садовыми цветами и персиками. Ко всему прочему добавлялся аромат свежего хлеба, масла и молока, отчего на душе становилось так мягко, приятно и спокойно.
– Просыпайся, а то опять всё прозеваешь, – резкий, слегка скрипучий голос бонны не давал поваляться в постели.
Анфиса открыла свои глаза малахитового оттенка и, потянувшись, протянула руки сквозь тёплые лучи яркого, заглядывавшего в окно солнца. Бледно-розовое одеяло было смято и слегка откинуто – под ним в эту пору года спать было довольно жарко, хотелось скинуть даже ночную рубашку и улечься загорать на зелёную лужайку справа от дома.
– Доброе утро, Нана, – проговорила девочка-подросток мягким соловьиным голоском.
– Давай поднимайся, помолись и иди завтракать, – торопила её худощавая молоденькая дама лет двадцати пяти со строгим вытянутым лицом с миниатюрным бантиком поджатых губ, облачённая в тёмно-зелёное платье с широкой юбкой.
Ворот, центральный узор наряда и манжеты у неё были белыми, волосы завиты и уложены назад сложным переплетением заколок и декорированного гребня, а ещё у неё полностью отсутствовал макияж. Полуприкрытый взор серо-зелёных глаз взирал на поднимающуюся на кровати девчонку, как обычно все гувернантки смотрят на озорную несносную детвору, с которой им велели возиться.
