ГЛАВА 1. ЗНАКОМСТВО С ЕГО ВЫСОЧЕСТВОМ.
Случилось утро пресно и стерильно. Треск матраса и завывающее одеяло, которое открывалось как врата купидона взмахом колена и голени – дружественно. Не удалось взъерошить паркет «топающими» ногами, когда он встал, он порхал. Его возможная-невозможная кротость и либеральность в нравах, академическая походка за халатом – тянущиеся трицепсы. В одеянии он скоропостижен на узнаваемость – волочится за кофе, который затопил свет. Быстро пропустив все утренние процедуры, которые можно перевернуть и переквалифицировать наизнанку, а после мумифицировать, но зачем его видеть обнаженным, тогда сотрется вся публицистика, останется ломкий текст или натура, которая отчаянно не дремлет, трепещет без правил – одурачивает. Он собрался на работу и так ловко подхватил невнятную мысль –надо ответить ей – она моя любимая пациентка, так что плевать на мороз и то, что нет перчаток, он читал ее сообщения. Его звали Александр Иванович Ковалев, а ее Настя. Она была полностью порабощена его не бросающимися оговорками или изъянами, которые она прелестно выравнивала. Их вообще-то не было, она их придумывала для придания несвойственной ему робости. Чтобы убрать излишнюю сытость им. Настя, правда, не знала, кто он ей. С одной стороны, он до жути обладает шармом и изысканностью, как мужчина. Но с другой стороны, более включенной с racio в отношениях – отсюда следует некая уязвимая раскрепощенность – так что между ними максимально объятие. Но больше ей и не надо, раз ему этого не надо. Они – одно целое – пакт. Александр Иванович ей как отец. Он такой нежный и потому ему покорны все поющие коты и ласточки, цепляющие листья. Он также отрезвляет ее точками, поставленными в конце предложения и кроме того злит ее до безобразия. С этого могут начаться мои кувыркания на кровати в том смысле, что я не нахожу себе места – швыряние ног и рук – выкидывание их как мяча, так что мое тело в баскетбольное кольцо – вкус смерти в такие моменты так прилипчив. И все это может быть только антипрославлением его. Такая манерность создает клыки. Он очень правильно действует – он придал глобальный смысл жизни – в том он заключается, чтобы вдруг пожелать умереть – желание роскошное как меха 50 – х на светской львице и некропотливое.
Смысл жизни в том, чтобы хотеть умереть. Так, когда он не отвечает на ее сообщения – она в диком бешенстве ждет без дюйма терпения. Для нее это невыносимо больно, хрусталь бьется у нее в руках – учащенное дыхание. Послушайте-ка: «Смысл жизни в том, чтобы хотеть умереть» – «действие со слезами» но в процентном соотношении покрытое как бы пенкой счастья или, в противном случае, весельем. Хотя мешанина грусти половинчатой или полноценной с весельем – есть игрушечность. Но грусть можно переживать осознанно и плакать, и при этом признавать красоту грусти как данное, только так можно сделать ее слабее. Но грусти человек предается быстрее, скоропостижнее, одержимее, в отличие от веселья. Например, произошло событие, и оно требует веселья, оно его попросту вызывает и после этого вдруг нарушаются планы, что отвратительно для вас и грусть оказывается сильнее прожитого, но стелющего свои остатки веселья – искусственность из-за противоположности, которая очень жестока, так как всегда отдаются грусти. Кстати, если рассмотреть оголенно эти качества, то среди них наблюдается иерархия. Вообще-то рассказ шел о нем – Александре Ивановиче. Но сейчас мы цепляемся по отдельности за опыт каждого из них. Опыт Насти выплыл первым. Дальше вы поймете, почему. Итак, когда грустите по-настоящему, то владение собой становится недостижимой глупостью, думается – уродство, да и только. Итак, «иерархия чувств» – одни сильнее других. Вы думаете их не обуздать? Когда мы посмотрим отстраненно, то увидим со стороны, как скучно без страданий, как невозможно понять вполне счастье без него – как без смерти можно желать жить, как без осознания когда-то преходящей смерти – счастье в том, чтобы желать умереть, но не делать этого, а наблюдать, все остальное цепляющееся. Например, траурная грусть – мерзавка, при которой контроль вежливо усыхает. Почему? И при дикой веселости, когда нам хорошо – контроль вторичен. Что значит растяжимое понятие «хорошо»? Оно может быть и при грусти, которая наступила после траурной грусти, при веселости, при владении собой – контроле. Счастье может исходить от чувств и также от разума. Счастье настоящая проститутка и обманщица. Зная ее выпендрежничество – перед ней не устоять. Мы его продолжаем любить, зная теперь на что он способен, поэтому мораль и моральные ценности должны быть отпущены, хотя бы на дюйм, чтобы предаваться счастью благонадежно. Первая часть конструктора – 1) Счастье в том, чтобы желать умереть. Но дальше – лучше, смысл жизни в том, чтобы испытывать счастье, но не детское или голое, а счастье как посредник – от контроля всепоглощающего, от пришедшей непревзойденной идеи, от незамкнутой системы чувств – покоряет до счастья, но в полнейшей сочности это может быть только с желанием смерти, при этом отвергать ее можно, а потом снова желать. Но ни в коем случае не отсутствие желаний.
