Поезд дернулся, останавливаясь. Неосторожным этим движением разбудил задремавших было пассажиров. Солнечный луч украдкой пробился сквозь сгустившиеся грозовые тучи и обреченно уперся в давно немытое стекло.
Девушка в красной беретке набекрень совсем по-детски поморщилась от ощущения его прикосновения к щеке и сонным движением потерла ее, нетронутую пока еще временем и мужской щетиной. За ней приятно было наблюдать.
Сидевший напротив полумужчина-полуюноша с отрешенно добрыми глазами, не местный что ли, не с земли этой, с каким-то бессонным удовольствием впитывал в себя реакции соседей по плацкарту на это внезапное вторжение по-мартовски робкого светила.
Он был любопытен и искал. Чего искал? А свободы. Да не был он бомжем. Был вполне социально адекватен. Работал много и мало спал. А поэтому много думал.
Мужик с пивным брюшком, лет пятидесяти, добродушно подмигнул Юре и предложил 100 грамм.
– Да нет, спасибо.
– А чего так? В поезде не выпить – это ж грех, – пробасил мужик голосом, исходившим из горла, много перепившего водки. – Это ж традиция, по-нашенски это, по-славянски.
И обратился к девушке в беретке.
– Накатим по маленькой?
Девушка стыдливо поправила беретку, но не отказалась. А напротив, очень даже бойко подтвердила свое согласие:
– А давайте, чего там, дорога впереди длинная. Сутки еще ехать, а за дружеской беседой время веселее коротать.
– И то правда, – согласно воодушевился мужик с брюшком, радуясь составившейся компании. – Свой человек. А то, может, в ресторан, ребята, я угощаю?
Юра и девушка в беретке от ресторана отказались единодушно.
А мужик все не унимался. Подвыпил и разоткровенничался.
– Я, ребята, ехаю индульгенцию, беспрепятственный пропуск в мир иной покупать. Оно жутковато, конечно, зато народ знающий говорит, что наверняка в пекле париться на нарах, на углях то есть, блин, не будешь.
Водка ударила мужику в голову, крупные капли пота выступили на лбу, испарина покрыла налитые, как сентябрьские яблоки, щеки.
– Я рубаху скину, ничё? Под рубашкой оказалось волосатое тело, разукрашенное тюремным татуажем.
Мужика понесло.
– Грехов на мне, как на валютной проститутке фальшивых брильянтов. Хоть весь остаток жизни перед иконостасом лоб расшибай – все не отмолишь. Да и в западло коленями об пол ерзать – 15 лет на нарах – пожить хоть щас в охотку. А тут – бабки заплатил – и греши остаток жизни, не смущаясь. Меня Парфеном зовут. Мать моя, царство ей небесное, Достоевского уважала, вот именем-судьбой и наградила. Слыхали про писателя такого? Ну да я не в обиде на них. В смысле на мать и писателя. Чему, как говорится, быть…
Парфен разлил остатки водки себе и захмелевшей девушке.
– А вы уже закодировались? – поинтересовался у попутчиков.
Беретка и Юра переглянулись.
– Да вы чего? Ну, даете! Щас все кодируются. Все ж не без греха. «Я грешил – потому что жил» – это я где-то в книжке вычитал. У меня сосед по камере интеллигент был – за экономику сидел. Замочили его, чтоб не зарывался. После него книжек осталось – за всю жизнь не перечитать, так я иногда от бессонницы почитывал, пока архангелы евойную библиотеку не конфисковали.
Татуированному Парфену собеседники не нужны были – мужика несло.
Он долго и с воодушевлением говорил о зоне, что-то о семье и каких-то планах на будущее. Он все больше видел себя в будущем.
– А Вы, Парфен, о какой такой индульгенции говорили? – выждав короткую паузу, вклинился в его монолог Юра.
– Как? Да вы чего, с Луны свалились? Есть в Городе контора, которая за известную сумму очищает от грехов земных любого желающего.
– Как это? – не унимался любопытный Юра.
– Подключает к башке проводки-датчики, определяет, чего человек больше всего при жизни боится, и ставит на это дело блокировку. А когда архангелы за тобой, например, нагрянут, в смысле придет время коньки отбрасывать, ты чист аки ангел. Ну, не в том смысле, что чист. Начнут тебя пытками всякими адскими изводить, а тебе и не больно, и не страшно. Бронь на тебе. Железная.
– Непоколебимая, значит, бронь, – задумчиво протянул Юра, – а если не все твои страхи распознают? Это что же, Всевышнего перехитрить удумали? Так ведь и на старуху бывает проруха.
– Ты мне, парень, мозги не пудри. Это при этой жизни – расклады у каждого свои. Кому, как говорится, крупный жемчуг, а кому – кислый борщ. А там, глядишь, и по-другому выйдет. Подстраховка она, брат, никогда не помешает, – насупился Парфен, обидевшись за свою надежду на лучшую жизнь.
