Часть первая
Вообще-то, правильнее было бы писать слово "Алия" через букву "О", произнося нечто среднее между звуками "О" и "А", так как в иврите это слово, означающее подъём или репатриацию в Израиль, происходит от "олЕ хадАш"– новый репатриант, и пишется не через букву "Алеф", а через "Аин". Но эти тонкости мало кого интересовали в те далёкие девяностые годы двадцатого века. К тому же иврита мы ещё не знали, а лишь собирались идти его изучать. Мы – это я и мой папа. У мамы тогда врачи обнаружили онкологическое заболевание, и ей было не до учёбы. Эта болезнь мамы и развал экономики Советского Союза после Перестройки, меня- студента последнего года обучения в Саратовском политехническом институте, заставляли всё чаще задумываться о переезде в Израиль.
И мы с папой вместе пошли на курс иврита, который энтузиасты организовали при одной из школ в центре Саратова. Профессиональных учебников ещё не было, как не было и интернета с обучающими программами. Просто один из учебников, привезённый кем-то из Израиля, перепечатывался сотни раз на печатной машинке или копировался на копировальной машинке-ксероксе. Но нас не останавливали трудности в обучении: язык не похож ни на один из европейских языков, а преподаватель и сам его знал плохо. Тем неменее, мы выучили алфавит, около двух сотен слов и немного грамматики.
Сама идея переезда мне нравилась, как и любому человеку в двадцать три года, осознающему, что его судьба в его руках. Тогда же я написал пару стихотворений. Вот это, когда завалил сложный экзамен:
Завал. Ужасен этот час.
Ты обречен- не знаешь, что сказать.
И говорят: "Придите в другой раз…"
Не веришь- мол, еще не помирать.
Последний шанс выпрашиваешь ты;
Вершитель судеб- тоже человек?
Как будто веришь в доброту стены
В жестокий безрассудный век.
Но не упал. Надежда все же есть.
Лети туда- откуда привели.
Спасай свою и родственников честь.
Достигни обетОванной земли.
Не пропадешь- раз веришь в доброту.
Учи язык и собирайся в путь.
Увидишь всего мира красоту,
А Родины жестокость ты забудь.
Прости ей все, что вынужден стерпеть.
Великодушием растопит зло.
Лишь надо свое сердце подогреть,
Используя Израиля тепло.
И второй стих для мамы, когда она лежала в больнице:
Мама! Почему ты далеко?
Уж очень грустно мне
Когда болеешь ты.
Я понимаю- и тебе там нелегко.
Хочу я подарить тебе цветы.
Но не могу- поэтому пишу,
Пишу, что нет дороже в жизни никого.
И папа очень-очень ждет тебя,
А ты- его.
Ты не скучай и приезжай быстрей,
Ведь надо собираться нам в дорогу.
А там… избавишься от боли ты своей,
Забудешь все плохое понемногу.
Мой двоюродный брат позвал меня в синагогу на какую-то встречу с представителем организации СохнУт из Израиля, и я, естественно, согласился.
Маленький неприметный домик в центре Саратова оказался оживлённым местом. Было много молодёжи, а само собрание мне напомнило подпольное собрание большевиков из какого-то старого фильма. Русскоязычный израильтянин уверенно агитировал нас бросить институт даже на последнем курсе, чтобы доучиваться в престижных университетах Израиля. Было непонятно- сколько лет обучения нам засчитают из четырёх лет обучения в политехе, но мы и не сильно вникали в подробности. Нам обоим ужасно надоела учёба, мне не хотелось пересдавать сложный экзамен… В общем мы вместе с двоюродным братом бросили институт на последнем году обучения.
Часть вторая
Мы потихоньку продавали вещи. Нужно было оформить документы подтверждающие, что мой папа во время Второй мировой войны находился в еврейском гетто на Украине. Тогда в Виннице жил папин брат с семьёй, и мы поехали к ним в гости. Пока папа ездил из Винницы в Кацмазов и оформлял документы о своём заточении в гетто, я со своей двоюродной сестрой отправился в гости к её подружке, с которой был знаком ещё с детства, когда мы приезжали к родным в Винницу. У этой подружки была младшая сестра. Её я не помнил, так как она была младше меня на четыре года. Но именно начиная с этой встречи, я хочу Вам поведать историю, которая не только сильно изменила наши планы отъезда в Израиль, но и изменила всю мою жизнь.
Родители подружки встретили мою двоюродную сестру и меня – как родных. Они хорошо знали с молодости наши семьи… И тут появилась ОНА. Девочка, девушкой её трудно было назвать. Она не выглядела на свои девятнадцать, я бы дал не больше шестнадцати: худенькая, в комбинезончике с открытыми красивыми остренькими, но спортивно широкими плечиками, с опущенными глазками, боясь на меня взглянуть, тихо поздоровалась и прошмыгнула к себе в комнату. Тем временем быстро накрывался стол как для дорогих гостей… Я в Саратове не привык к такому украинскому гостеприимству, и мне было очень неловко чувствовать себя дорогим гостем, когда сам я их помнил с трудом. Моя же двоюродная сестричка была старше меня на четыре года, знала их очень хорошо: они жили много лет рядом на одной лестничной площадке, а старшая сестра этой девочки была лучшей подругой Иры с детства, поэтому Ира чувствовала себя там как дома. Говорила и смеялась больше она, а я глупо улыбался и думал: "Если в очередной раз опустошить свою тарелку, то я лопну, а если оставить в ней больше половины, то обидятся хозяева". А они всё подкладывали и подкладывали еду в мою тарелку, как будто проверяли мои физические возможности. Столько много я не ел никогда в жизни. Когда мы наконец покончили с первым, вторым, третьим блюдами, с чаем и сладким, и я уже собирался встать из-за стола и поблагодарить гостеприимных хозяев за замечательный обед, плавно перешедший в ужин, тут прозвучала знаменитая фраза хозяйки, которую мы вспоминаем с улыбками до сих пор: "Может вам ещё супчика?", а тогда я просто был в полном мысленном нокауте-ступоре. Спасибо, Ира со своим "Гы-гы" сказала: "Нам пора". Представился Винни-пух, застрявший в двери. Но нам повезло, и мы, поблагодарив ещё раз хозяев, с трудом вывалили на улицу.
