Всем известно, что люди часто вытесняют болезненные воспоминания, но, как ни странно, я помню тот день до мельчайших деталей. В то далекое июньское утро, я, пятилетний и беззаботный, проснулся в своей комнате от яркого света, настойчиво прорывавшегося сквозь занавешенное окно. Солнечный луч шарил по моей кровати, отчего по одеялу разбегались неуловимые крошечные зайчики. Я пытался накрыть их ладонью, казалось, что они были теплыми на ощупь. Мне было легко и спокойно, как может быть только, когда тебе пять лет. Потом в комнату вошла мама в своем летнем платье в мелкий цветочек и синем переднике. В руке ее было ведро, увенчанное плотной шапкой белой мыльной пены, и щетка для мытья окон. Мама раздвинула шторы, и нахальное летнее солнце ворвалось в мою комнату. Я зажмурился, а мама, подхватив из ведра кусок пены, подула на него, и он приземлился прямо на кончики моего носа. Мы вместе смеялись, радуясь только нам понятной новизне наступающего дня, а потом мама крепко обняла меня. Я и сейчас могу вспомнить запах ее духов и прикосновение ее рук.
Мама включила телевизор, и теперь комната наполнилась звуками, затем она забралась на подоконник и ловкими привычными движениями принялась мыть окна. Я завороженно смотрел, как умело она орудует скребком, удаляя мыльные подтеки с радужной поверхности стекла, от чего оно становится идеально прозрачными. Легкий ветерок колыхал занавески, и они надувались как парус. Я представлял себе, что мама капитан пиратского корабля, и что мы с ней бороздим просторы океана в поисках острова сокровищ. Сейчас мама крикнет «Отдать швартовый», спустится с капитанского мостика, мы бросим якорь и вместе пойдем завтракать.
Солнце неожиданно скрылось за облаком, и я, отвлекшись, погрузился в пучину мелодий, доносившийся с экрана, а когда вынырнул на поверхность и посмотрел на окно, мамы уже не было. Ветер все также играл в занавесках, а по стеклу медленно спускались остатки пены. Я чувствовал, как вязкая и тягучая пустота обволакивает мое тело. Помню, что на экране смеялись, и я уставился в телевизор не в силах оторваться, хватаясь за него, как за спасательный круг. Непонятная дремотная пелена окутала меня, и я отдался ей полностью.
Фактически в ней я просуществовал до моих тринадцати лет. Конечно, мой папа и бабушка старались сделать все возможное, чтобы я не ощущал горечи потери, но, чем чаще они говорили мне, что в случившемся нет моей вины, тем больше я чувствовал себя виноватым, и, чем больше они меня опекали, тем более уязвимым я себя ощущал.
Наверное, я и до этого был странным ребенком, слишком домашним, малообщительным и самодостаточным, но все эти качества нисколько не мешали мне находиться в гармонии с собой и с окружающим миром. А после смерти мамы, бабушка с папой решили меня социализировать. Я был отдан в детский сад в чуткие руки профессионала с трудно произносимым именем Альфья Рамильевна. Я так и не смог его выговорить, и поэтому сразу же был записан в трудные дети с отставанием в развитии, к тому же я до школы мочился в постель, и это только усугубляло мое и без того безрадостное положение.
Я питал тайные надежды, что с переходом в первый класс что-то измениться, по крайней мере не будет ежедневных пыток тихим часом и детсадовской едой. И по началу действительно все было гораздо лучше. Оказалось, что я не такой уж идиот, легко справляюсь с чтением и худо-бедно с математикой. Но к концу третьего класса моя репутация была подмочена одним неприятным инцидентом. Произошло это в раздевалке на уроке физкультуры, когда мои наблюдательные одноклассники заметили, что я до сих пор ношу колготки. Оказывается, это было в высшей степени неприлично для мальчика моего возраста, о чем, конечно, не догадывалась моя бабушка, а я попросту не задумывался. Согласно школьному этикету, под брюки надо было надевать тренировочные штаны в случае сильных морозов или вовсе ничего.
В общем, в школе мало что изменилось, разве что с экрана телевизора я переключился на книги. Моя жизнь протекала во вселенной Нарнии или Средиземья. Я плотно огородился от внешнего мира за стеной вымышленных миров. Наружу я выходил только, чтобы принять пищу, справить естественные потребности или ответить урок.
Все изменилось, когда мне исполнилось тринадцать и на день рождение папа подарили мне настоящий астрономический бинокль со штативом. По замыслу он должен был отвлечь меня от одиночества и сблизить с отцом. Предполагалось, что летом на даче мы вместе будем любоваться звездами. Пару раз мы с папой действительно смотрели на звезды, но почему-то нам все время что-то мешало, то дождь, то облачность, то папа засыпал раньше, чем появлялись звезды, потому что очень уставал на работе. Но вскоре я нашел биноклю новое применение.
В течение всего лета я, как заправский шпион, нес свою ежедневную вахту, наблюдая за соседями. Это занятие действительно заняло меня, а вместе с тем появилось ощущение, что я делаю что-то не совсем законное. Нельзя сказать, чтоб это сильно расстраивало, даже наоборот, меня будоражила мысль, что я знаю больше, чем дозволено. Оказалось, что наши соседи не совсем те, за кого себя выдавали. Так дядя Миша раз в неделю под покровом ночи аккуратно сливал сточные воды на грядки тети Клавы. А утром, как ни в чем не бывало, выходил на крыльцо в бессменных трениках и майке-алкоголичке и раскатистым баритоном приветствовал соседку. «Доброе утро, Клавдия, какие нынче погоды стоят, урожай будет отменный». Кстати, теперь я предусмотрительно отказывался от предложения тети Клавы поесть клубнику прям с грядки или сорвать себе огурчик.
