Я видел сон о том, как в воде растворяются чернила. Они тонут в ней красивыми изгибами, растекаются, как дым или как чувства. Капли были черными и темно-синими, и оставляли такие же следы. Это был очень красивый и спокойный сон. Мне редко такие снятся.
А, проснувшись, я вспомнил, что на мне несколько дней назад тоже остались красивые чернила. Я отдернул одеяло и вытащил свою левую руку. Все предплечье покрывали старые и новые шрамы, а поверх тянулась черная надпись на английском. «Нужен океан, чтобы не сломаться». Я провел по надписи правой рукой и впервые, наверное, в жизни почувствовал нежность и привязанность к телу, в котором родился. А потом я коснулся свежей глубокой царапины на щеке. Это была реакция моей мамы. Впрочем, какая разница?
Было еще очень рано. Я всегда вставал раньше мамы, чтобы как можно меньше встречаться с ней, не раздражать лишний раз. Я принял душ, натянул джинсы, кеды, футболку и куртку и выскочил из дома. До начала моего рабочего дня тоже было еще далеко – почти четыре часа. Но пекарня Даринки открывалась в семь, а это было самое гостеприимное заведение, которое я знал, поэтому я направился прямиком к ней.
Я брел по сонному залитому майским солнцем городку и чувствовал себя вполне сносно, не сказать хорошо. Я давно уже не чувствовал себя так… спокойно. Обычно я нахожусь в состоянии постоянной войны со своим собственным разумом, а поле битвы – мое тело. И это утомительно, и выиграть в этой войне невозможно, потому что разум всегда знает все и всегда на шаг впереди. Можно пытаться вести эту войну с помощью оружия массового уничтожения (лекарств или наркотиков, например), но тогда страдают обе стороны, а я и так устал. Я курил. А теперь понял, что это никогда мне не помогало и не поможет. А эта надпись на моей руке удивительным образом давала мне силы.
Я прилип носом к стеклянной двери пекарни и постучался. Даринка выглянула с кухни и расплылась в доброй улыбке. Она вытерла руки о фартук, открыла мне дверь и пропустила внутрь.
– Доброе утро, Янко. Ты на полчаса раньше, чем нужно.
– Я помогу, ладно?
Женщина погладила меня по щеке, глядя на царапину с беспокойством и заботой во взгляде. А потом вспомнила, что в печи стоят слойки с лимоном и побежала обратно на кухню, а я взялся переворачивать стулья и расставлять на маленькие столики вдоль окон сахарницы и салфетницы. Потом я полил цветы в горшках на улице и вымыл окна. Когда я вернулся в зал, Даринка выкладывала свежую выпечку и хлеб в корзины, а на моем любимом столике в углу у окна стояла большая чашка с чаем, и лежали две слойки – с шоколадом и с яблоком и корицей. Мои любимые. Я улыбнулся.
– Не стоило…
– Глупости! Ты мне всегда так помогаешь! Работаешь сегодня?
– Да. Я хотел еще немного посидеть здесь, можно?
– Что за глупый вопрос, Янко, оставайся, сколько захочешь.
Я сел за столик, вытащил свой блокнот и черную ручку, и вгрызся в первую слойку. Я не знаю, почему Даринка так хорошо относилась ко мне. Наверное, потому что у нее у самой не было детей, а ей хотелось. И она, в отличие от моей родной мамы, не считала меня дефектным. Ей было все равно. И она никогда не задавала мне лишние вопросы. И никогда не прогоняла.
За свою короткую жизнь я успел позаниматься кучей вещей. Я пел в хоре и занимался музыкой, рисовал, ходил на танцы, только это все было не то. Нет, мне зачастую нравилось все это делать, но не настолько, чтобы хоть что-то из этого стало моим хобби или призванием. А потом я вдруг заметил, что у меня лучше всего получается рассказывать истории. С тех пор, как мне исполнилось пять лет, я придумывал в своей голове какую-то бесконечную книгу. Там была целая толпа героев, с которыми постоянно что-то происходило. Мне ужасно это нравилось, потому что через них я мог воплощать свои самые смелые мечты и фантазии. Я мог делать их красивыми, умными, смелыми и сильными. То есть такими, каким я никогда не был. Я мог знакомить их с теми, с кем я бы очень хотел, но никогда не смог бы встретиться сам. Я мог подружить их с любимыми музыкантами или актерами, или героями других книг, или фильмов, или мультиков. И это было невероятно приятно. Поэтому, пока я был маленький, я просто забивался в уголок в своей комнате, зажмуривался и воображал. А потом это стало привычкой, настолько сильной и живучей, что я до сих пор не мог от нее отучиться. Да я и не хотел.
Я начал записывать некоторые из этих историй в большие блокноты. Истории становились рассказами, и я месяцами шлифовал свое умение излагать. И это стало моей второй натурой. Я жил между строк. И чувствовал себя в книжках как дома. Отчасти потому, наверное, что поначалу думал, что такие, как я, тоже бывают только в книжках.
Я родился девочкой. Но уже, наверное, годам к шести понял, что совершенно не хочу носить платья и играть в куклы. И чем старше я становился, тем больше я убеждался в том, что природа что-то где-то напутала, создавая меня. Я должен был родиться мальчиком, я чувствовал себя мальчиком. Становилось все хуже и хуже, пока во мне не началась эта бесконечная война. А последние годы это больше похоже на ковровую бомбардировку. Причем, водородными бомбами. И мое единственное убежище – снова рассказы и книги. Писать и читать. Читать и писать.
