В начальных классах школы Сергей сильно комплексовал из-за своей фамилии, хотя она, в принципе, звучала довольно благозвучно. Конечно, не Орлов или, там, Князев, но все равно, согласитесь, что Пожидаев – вполне себе нормально звучит. Но его детские комплексы на этом не закончились – ему еще не нравилось собственное имя. И тут тоже вроде ничего себе имя, уж точно не хуже, чем, к примеру, Павел.
Но если с фамилией он только комплексовал, то с именем все обстояло немного иначе. Сергей все сокрушался о том, что его не назвали, как первоначально хотели, – Станиславом. И еще он часто мечтал, что зовут его не Сергей, а Александр. Уж очень классное было это имя. Ведь как было бы здорово, когда соседский парень, подойдя к забору дома, крикнул:
– Саня! Саня! Выходи гулять!
Или учительница, отчитывая его за невыполнение домашнего задания, сказала бы на весь класс:
– Саша, почему ты опять не сделал уроки?
Каков эффект от этого прозвучавшего «Саша», а? Однозначно, это не какой-нибудь «Сережа», и даже не «Станислав». Это серьезное имя, с ним не страшно и в новую компанию шпаны залезть:
– Привет. А это кто с тобой?
– Привет. Да это Саня Зареченский, – и сразу тебе респект и уважуха. (Станица Южанская делилась на территории, и, в соответствии проживания в них, все пацаны делились на Центральных, Вокзальных, Кладбищенских и Зареченских)
Так думал Сергей Пожидаев, с грустным лицом сидя за партой и вырисовывая на ней очередную рожицу. Почему ему нравилось это имя, он не знал, хотя и часто размышлял об этом. Просто по душе, да и все. Мало ли от чего человека таращит. Вот, например, Толик на задней парте бахает очередной самолетик, чтоб запустить его прямо на уроке, а потом быть удаленным за это дело из класса. И что? Надо обязательно подойти к нему и спросить:
– Что ты, Толян, самолетики лепишь? Почему не ведешь огонь из трубочки по девчонкам? – Ведь никто ж его об этом не спросит. Ну, хочет человек стряпать самолетики, и че? Нравятся они ему. Так и мне, зачем терзать себя этим вопросом? Просто нравиться имя Александр, да и все.
Прошли годы, а с ними и комплексы у Сереги, связанные с именем и фамилией. Теперь его уже невозможно было обидеть, как-то неправильно произнося «Пожидаев». Да и к имени он своему привык, и уже не сокрушался, что его не назвали Станислав, и уж более не мечтал быть Александром. Но почему-то любовь к этому имени не прошла. Оно по-прежнему нравилось ему в любой вариации: Саша, Саня, Александр, Санек…
Еще прошли годы, и уж седина покрыла его голову, но детская влюблённость в это имя осталась. И вот однажды Сергей, листая фотографии в своем телефоне, наткнулся на одно фото, которое совершенно неожиданно для него открыло многолетнюю тайну: «Почему ему так нравится это имя?» Вернее, не совсем тайну, потому как с тех далеких размышлений по этому поводу в детстве, он, в общем-то, об этом и не думал, просто принял как должное.
Это была фотография могилы его мамы, которую он сделал через год после ее смерти. На гранитном памятнике под ее фото было написано: «Пожидаева Александра Михайловна, 01.01.1942 – 22.03.2016».
«Вот это да, – удивился сам себе Сергей, – а ведь мне никогда в голову не приходило, что мою маму зовут Александра. Нет, конечно, я знал, что ее так зовут, но почему-то никогда не сопоставлял то имя Александр, о котором я мечтал в детстве, с именем моей матери. Как странно. Может потому, что все вокруг ее звали Шура, или Александра Михайловна, или просто Михайловна, и очень редко Санька или Саша. А может потому, что я в детстве делал в своей голове какое-то разделение между Александром и Александрой, думая, что это разные имена? Не знаю. Но, очевидно, мое подсознание знало, что имя, о котором я мечтал, носит моя мать, и, как результат, ничем, как мне казалось, необъяснимая любовь к нему».
* * *
В далекой Сибирской деревне Строгино, когда вовсю шла Великая Отечественная война, родилась девочка. Она была пятая по счету, и, уж не знаю почему, назвали ее Александрой. Отца Шуры на фронт не взяли, не из-за того, что семья была многодетная, а просто, хоть он и был довольно молод, но уже весь больной. Время тогда было тяжелое, голодное, и на единственном сохранившемся семейном фото, где был отец Александры, когда еще и сама она не родилась, молодой мужчина выглядел уже стариком. Ненадолго его хватило после рождения Шуры, и он умер задолго до появления Сергея, и тот никогда не видел своего деда.
Но еще раньше Александра лишилась своей матери. Ей было всего два годика, когда она погибла, и, по существу, Шура не знала материнской любви и ласки, впрочем, как и отцовской. Это был довольно необычный и редкий несчастный случай.
Мама Александры вместе с годовалым своим сыном и старшей дочерью Валей пошла в соседнюю деревню. Стерня жидкой пшеницы Сибирского колхозного поля больно впивалась в ступни Анны (так звали бабушку Сергея). Может, из-за того, что она уже давно не ходила босиком по жнивью, так мучительно жалили ее пятки остатки скошенной пшеницы, а может из-за того, что на руках у нее был годовалый малыш, а на плечах висела корзина, до краев наполненная лесной смородиной. Конечно, можно было бы пойти и по дороге, тогда бы стерня так больно не врезалась в ее пятки, но это большой крюк. Еще неизвестно, что лучше: терпеть боль или тащить лишние пару километров эту огромную корзину с ягодой. Да и Валентина уже очень устала тащить свое лукошко.
