Послышался звонкий голос рожка.
«Открыть огонь!»
И сразу же обсаженная деревьями дорога, ведущая в деревню с забаррикадированной главной улицей, подернулась белым облаком дыма, из которого подобно молниям вылетали длинные языки пламени. Раскат грома, сопровождавший пушечные разрывы, потряс кроны деревьев; их листья задрожали, словно под злобным порывом шквального ветра.
А в пяти сотнях метров от орудий огненный ураган обрушился на баррикаду, сжигая деревянные балки и раскалывая на мелкие куски камни. Несколько человек были серьезно ранены.
– А скажи-ка, Луи, – с непередаваемым акцентом, свойственным жителям области Бос[2], заговорил совершенно седой старик гигантского роста, – похоже, сегодня нам воздадут артиллерийские почести. Черт возьми!.. Да они стараются изо всех сил… Ради дикарей!
– Опасные почести, милейший Батист, – ободряюще ответил мужчина лет сорока, с энергичным и симпатичным лицом, обрамленным густыми бакенбардами, – а у нас есть только ружья.
– Сойдут и они… С таким командиром, как ты, да с такими парнями, как мы, можно идти хоть к дьяволу в гости и даже дальше! Тебя ведь зовут Луи Риэль[3], а нас – Буа-Брюле…
Обрывая слова Батиста, последовал новый залп; баррикада содрогнулась до самого основания; трое ее защитников, пораженные снарядом, замертво рухнули наземь.
– Ты держись здесь, – отрывисто скомандовал Луи Риэль, – а я заберусь на колокольню, чтобы наблюдать за атакой.
– Ну, ты знаешь… береги себя, как только сможешь, и постарайся не высовываться, как это сделал вчера. Это просто чудо, что ты оттуда вернулся.
– Пока, Батист!.. Жму руку… Ты командуешь в самом опасном месте… Отвечаешь за всё…
– Буду держаться, даю слово!
С величайшим спокойствием герой борьбы за независимость франко-канадских метисов пересек улицу, где летали снаряды и сыпались их осколки, и направился к церкви, защищенной с одной стороны зубчатой стеной кладбища.
Пушки вражеской батареи стреляли по очереди, но непрерывно, поэтому снаряды падали без передышки в одну и ту же точку.
За баррикадой, медленно разрушавшейся при каждом залпе, собралось человек сто – всё мужчины с бронзовыми лицами, нервная напряженность которых и сверкающие глаза опровергали показную невозмутимость. Одеты они были почти однообразно: в охотничьи блузы и штаны из оленьей шкуры, дубленой по индейскому способу. Большинство мужчин сжимали в руках автоматические карабины Винчестера, ставшие страшным оружием в умелых руках этих суровых обитателей северо-западных территорий.
На этих одеяниях, столь удобных для их полной приключений жизни, не было видно каких-либо воинских знаков отличия: ни плюмажей, ни эполет, ни свидетельств о звании – ничего! Каждый из этих ополченцев был солдатом, имея при себе револьвер, топор и карабин. Вождей все знали в лицо, знали, чего они стоят, и подчинялись им с энтузиазмом. Но подобная пассивность плохо уживалась с их пылом. Их дух подвергался тяжелому испытанию, когда тело получало удары, на которые нельзя было ответить.
В такой момент один из них воскликнул, обращаясь к командиру:
– Ну же, папаша Батист, неужели ты позволишь раздавить нас, как гусениц!.. Пушки этих безбожных англичан стоят всего в шестистах метрах… Можно бы кое-что сделать, чтобы заставить их замолчать.
– Можно бы! Только вот нет желающих расправиться с этими дьявольскими стрелками. Надо ведь забраться либо на крыши домов, либо на баррикаду… А там наверху будет чертовски жарко.
Полсотни метисов выступили на площадку, на которую со всех сторон сыпались осколки.
– Минутку! – невозмутимо произнес Батист. – Большинство из вас – отцы семейств… Таких надо оставить про запас… Нужна молодежь… Всего шесть молодцов… по одному на орудие… Этого хватит.
– Сначала я выберу своих мальчиков, потому что верю в их меткий глаз.
– Эй!.. Жан!.. Жак!.. Франсуа!..
Трое молодых красавцев, почти еще дети, но сложенные атлетами, как и их отец, вышли из группы и ответили по-военному:
– Мы здесь!
Франсуа было не больше шестнадцати лет, Жаку – около семнадцати, а Жан едва достиг восемнадцати.
– Вы знаете, что делать. Не так ли?
– Каждый возьмет своего товарища; вы заберетесь на крыши и перебьете этих чертовых пушкарей.
– Идите, ребятки мои, время торопит!
При этих скупых словах, в которых заключена была огромная нежность старика, возможно, жертвовавшего своими детьми ради общих интересов, молодые люди бросились вперед, издавая один из тех диких криков, которыми пользовался их индейский предок, выходя на тропу войны.
Увы! Катастрофа, столь же внезапная, сколь и непредвиденная, сделала бесполезной их самоотверженность и серьезно осложнила оборону деревни. Едва юноши чудом достигли живыми и здоровыми верхушки баррикады, как та поднялась, словно подброшенная кем-то снизу, качнулась и изогнулась под силой неотразимого взрыва мины, а потом рухнула, увлекая за собой мальчишек.
– Измена! – закричал старый Батист, различая за облаком пыли, поднятым чудовищным взрывом, как бедные юноши взлетели в воздух и рухнули в груду обломков.