Я тогда сказал – абсолютно стабильная система мертва, и она вздрогнула. Теперь я знаю, почему. Но меня терзает один вопрос – будет ли ей больно, если я повешу ее на стену?..
***
Мы уже давно не разговариваем. Я перелез через барьер, а она осталась на той стороне. Так странно, ведь она всегда была сильнее меня. Отчаянная девчонка, которая бросалась с головой в сомнительные приключения. И тут испугалась. Хотя, в ее системе координат это называлось вопросом этики.
Конечно, я не формулировал все так в тот день. Я просто гулял и курил, трещал по швам от внезапного разрыва, параллельно соблазняясь манящей свободой. Шаг, еще шаг, остановка, облако дыма в сумрачное небо. О да, черт возьми, наслаждаемся собственной трагедией, впитываем ее всей своей сущностью, переливаем по капельке из вены в вену, гоняем от мозга к сердцу и обратно. Тошнотворно-сладкая волна печали. Осознав примитивность ситуации, я выдохнул и пошел делать что и полагается новоиспеченному холостяку – надираться в ближайшем баре. Кто сказал, что ученые – тихие очкарики?
А на следующий день окунулся в работу и вынырнул только к ночи. Так прошло полгода. Дело двигалось вперед. Соседний отдел прикрыли, а мы продолжали работать. Хотя пришлось понервничать, ведь мы курировали разработку установки для их экспериментов с псевдоэвклидовыми пространствами. Элизабет работала именно в том отделе. Но она ушла задолго до того, как он перестал функционировать… И заодно выкинула меня из своего пространства. Лиззи, Лиззи.
Прошло еще пару месяцев, мы вышли на финальный этап, дата альфа-теста была назначена.
Я брел домой по тисовой аллее. Слепящий луч солнца на миг полоснул по глазам из просвета между домов. Вспышка была внезапной, пришлось постараться, чтобы сморгнуть пляшущие пятна. И тут боковое зрение выхватило из пространства силуэт, а фотонные призраки в глазах дорисовали ему полупрозрачный шлейф, как на фотографиях, сделанных с долгой выдержкой. Девочка лет одиннадцати качнулась и уперлась плечом в дерево. По ней было видно, что она полностью дезориентирована, но не напугана, а скорее в замешательстве. Я придержал ее, а то девочка потихоньку начала сползать вниз.
– Детка, что с тобой?
Глаза стали постепенно округляться от ужаса. Вот распрекрасно, сейчас поднимется визг, сбегутся праведные зеваки, и объясняй потом полиции, что намерения твои были исключительно благи.
– Где твои мама с папой? Или ты здесь одна?
– Я.. я здесь.. одна…
Это был не вопрос. Она просто повторила фразу, непомерно удивляясь каждому слову. Девчонка была явно не в порядке. Я потянулся рукой к хедфону, чтобы вызвать службу спасения. И тут услышал внятное “нет”.
– Нет, – еще более твердо повторила она. – Не звони.
– Нет? – тупо повторил я. Приказной тон несколько удивлял.
– Я.. я в порядке, – отвердевшим голосом произнесла она. И улыбнулась.
Не знаю почему, но я поверил. Поверил, что все действительно в порядке. И опустил руку.
– Ну что ж, леди, раз все в порядке, можно ли узнать, как вас зовут и что, собственно, происходит?
– Меня… – она хмыкнула и мельком огляделась. – в Меня зовут Лана. Я тут гуляю, мама с папой меня отпустили. Я просто увидела паука, а я до чертиков их боюсь!
– А мама с папой не против таких выражений?
– Ну ты же им не скажешь? – подмигнула она мне.
Так мы познакомились с Ланой. И только сейчас я понял, что мне показалось странным в нашем диалоге, если, конечно, закрыть глаза на внезапную материализацию девчонки из лучей солнца на пустынной тисовой аллее.
***
Мы частенько прогуливались там же, где и познакомились – я шел с работы, а она просто возникала рядом и сопровождала меня. Вам это кажется странным? Зря вы думаете в таком направлении, ребята. Наш тотальный отрицательный вектор нравственности, который в принципе не должен иметь знака, пугает и завораживает одновременно. Стоит ли удивляться грехопадению, когда ожидание его постоянно живет в наших умах. Как мы вообще выжили с таким настроем…
Сначала я недоумевал, что, собственно, происходит. А потом перестал, и просто болтал со своей неожиданной подружкой. Она просила рассказать о моей работе, но каждый раз грустнела, когда я в общих чертах рассказывал ей о пространстве Минковского и о том, как можно зафиксировать переход из него в трехмерную статику покадрово. Я смотрел на эту печальную рожицу и думал – Лана, милая, всего одиннадцать лет – и уже такая болезненная саморефлексия. Нельзя же так расстраиваться неспособности понять то, через что с трудом продираются ученые с трижды докторскими диссертациями за спиной. И я советовал ей получше считать мальчишек, которые дергают ее в школе за косички. А Лана улыбалась и иногда подмигивала.
