Я вышел из дома, похожего на те, в которых живёт большинство из нас, держа в руке обычную дорожную сумку. Преодолев порожек с двумя ступеньками, разбитыми чрезмерным гнётом каблуков, я заметил ожидающего меня таксиста, который лениво покидал свой автомобиль, стремясь услужливо открыть вымаранный по самые вершки багажник. Я сдёрнул с головы капюшон и, задрав голову к небу, дабы окончательно проснуться, вдохнул холодного воздуха, заигрывающего с моим изнежившимся за ночь телом. До рассвета оставалось ещё два часа, но средь городских огней уже начинал пробиваться свет блуждающих по округе окон, которые то и дело появлялись и повисали в воцарившейся над головой тишине, будто лишённые небосклона звёзды.
Это была золотая пора, последние деньки уходящей осени, когда ещё малейший свет деревья колыхает в переливах и томные мурашки крадутся по спине.
Я бросил сумку в вычурный багажник, забитый доверху каким-то барахлом, и, осторожно присматриваясь к асфальту, над которым некоторое время назад с избытком поиздевался дождь, занял пассажирское кресло.
– Что? – переспросил меня таксист.
Это был молодой человек, чуть старше меня, с уставшим, осунувшимся до болезненного вида лицом, неумело изображённой улыбкой, унылый и, в общем, на первый взгляд довольно-таки неприятный, но при этом он обладал монументальной красотой, какую величаво водружают на высеченное из воспоминаний основание в пример дерзнувшим c доблестью выстоять свой век.
– На регистрацию успеем? – промямлил я, задействовав всю мощь дремлющего мозга, который не поспевал за языком и тот молол всё что ни попадя, возможно, из простой нужды размяться.
– Без проблем! – ответил он.
От дома, в котором я теперь жил, до аэропорта, единственного в городе, можно было добраться, следуя по двум основным маршрутам. Напрямую по главной артерии города, преодолевая десятки перекрёстков с бдительными до маразма светофорами, которые и ночью, жонглируя цветами, гордо наблюдают свысока, или же в объезд, где в отсутствии церберов порядка с не менее сомнительной при спешке перспективой тотально домовничает мрак. Тут уж как ни гони, всецело полагаясь на воображение, когда успех висит на волоске, а благодати вид взимает меньшее из зол, риск наудачу становится вдвойне опасен.
– А если всё-таки без приключений? – я пристегнулся, перекрестился и дважды проверил на прочность ремень.
Кинув исподлобья косой взгляд, полный пренебрежения, точь-в-точь как у приземистого зверя, какого без греха нарекают тварью за каверзность и скользкий нрав, таксист с надрывом, что было сил, за малым не переусердствовав, дёрнул за сгорбленный от старости рычаг, и машина вибрируя поехала.
Пока, умудрённый опытом, поглядывая на приборную панель, таксист тщательно делил расстояние на время, мы с театральной грацией обласкивали каждый поворот. Но то ли он где-то просчитался, то ли напоследок ему вздумалось немного пошутить, но машина, едва ли не снеся криволинейный брус при исполнении очередного пируэта, взвизгнула, оторвав от дороги все четыре колеса, и с грохотом плюхнулась на пузо. Я вжался в кресло, высчитывая метры.
Такой отборной брани таксисту ещё не приходилось слышать, мне же в столь ярком изобилии, как предполагалось, не должно было её знать. На этой ноте мы и распрощались.
Я вовремя прошёл регистрацию и вышел на посадку. Два автобуса выгрузили у трапа огромную толпу людей, и, словно тараканы, опасаясь света, они, сбиваясь в кучу, поползли на борт.
В то же время где-то за горизонтом наступал рассвет. Сияющие разводы властно захватывали высоту. Они оттесняли мглу, на несколько секунд зажигали звезды и тут же делали их частью чего-то большого, что вот-вот должно было показать себя во всей своей красе. Я, сохраняя спокойствие, постепенно становился покорным.
Пока люди расталкивали друг друга, стремясь как можно быстрее занять свои места, я стоял в стороне, как заворожённый, изыскивая в небе скопления магических плеяд. Хоть это и увлекало, сдуру, как всё бессмысленное, что может внезапно захватить и, не церемонясь, в дальнейшем оболванить, во мне стремительно приумножалась симпатия к земле. Когда я снова встречусь с ней, известно было одному лишь богу, но притяжение испытывать приходилось мне.
Годы не порок мечтам, ум ошибкам не преграда. Сотня головастиков, которым суждено было ползать, перемещались по небу, не теряя важный ориентир. К югу от границы, на запад от солнца, свет маленькой лампочки над головой и еле слышимый шелест белоснежной страницы. Как только самолёт миновал толстый покров, я погрузился в очередную историю…
Токийская улица, джазовый бар, водка с ромом и мерцание чёрно-белых клавиш. Мерещатся призраки, они оживают, у них появляются имена. Жизнь становится многогранной, и в неком единстве куражатся правда и ложь. На главную сцену восходит судьба, срывая с себя одеяние мрака, и капля за каплей безумствует взгляд…
Будь в самолёте система искусственной гравитации, которая бы стабилизировала силу тяжести на протяжении всего полёта, заодно порождая у меня в голове такую мысль, я не смог бы сказать наверняка, где сейчас пряталось небо. Его можно увидеть с земли, просто ткнув пальцем, или с дальней орбиты, если заскучать. Можно согласиться с тем, что оно вокруг, когда паришь, не имея опоры, но где оно, если импровизированный верх это непроглядный слой облаков, зависающий над таким же густым и непроницаемым низом.
