Согласно древнегреческому мифу, Посейдон создал быка, Афина – дом, а Зевс – человека. Все было задумано как состязание; судить же его призвали Мома, бога злословия и насмешки. Для начала Мом раскритиковал быка: глаза следовало приделать под рогами, чтобы бык, когда бодает, мог получше прицелиться. Дом тоже оказался сконструирован неверно – ему недоставало колес, и хозяин при переезде не мог забрать его с собой.
Человек же не угодил судье тем, что чувства его оказались скрыты от окружающих. Мом счел, что человеку недостает дверцы в груди, через которую всякий мог бы видеть, что у него на сердце. Зевс, гласит миф, так оскорбился, что изгнал Мома с Олимпа. Больше нам о боге злословия ничего не известно.
В басне Эзопа – самом раннем изложении этого мифа – Мом никак не объясняет, для чего ему понадобилось заглядывать в человеческую душу; читатель волен сам истолковывать его побуждения. В позднеантичной версии мифа сказано, что Мом хотел, чтобы проще было понять, лжет человек или говорит правду. Хорошее объяснение. Но можно представить себе и менее циничную причину тому, чтобы устроить дверцу, которая позволила бы заглянуть в человеческие мысли. Окошко, о каком мечталось Мому, не в последнюю очередь помогло бы человеку чувствовать себя менее одиноким[1].
То, что мы недооцениваем чужие горести – доказанный феномен. В исследованиях, где участникам предлагают поделиться собственными проблемами и оценить масштаб чужих проблем, сравнение выходит простым: чужая жизнь кажется нам более беззаботной, чем она есть на самом деле. Это касается и незнакомых, и знакомых нам людей. Больше всего недооценивать чужие страдания склонны те, кто сам жестоко страдает. Одно лишь представление о том, сколь счастливо живется другим, само по себе тревожит, само по себе источник уныния. Такие чувства могут напоминать зависть. Но не исключено, что если мы знаем, что другим тоже плохо, то уже меньше думаем о собственных неудачах[2].
Так насколько сильно напугало бы нас содержимое собственных душ, знай мы, что на сердце у других?
Даниэль – музыкант. У него пушистые темно-русые волосы; легко представить себе, как он, исполняя сонату, покачивает головой над виолончелью. Я знаю, что у Даниэля есть трудности – поэтому собственно, мы и договорились о встрече – но все-таки я, едва взглянув на него, начинаю представлять себе картины счастливой жизни. Я воображаю его детство: полезная еда, неразведенные родители, теннисный лагерь и бесконечные летние дни в загородном доме. Взросление в компании виолончели, научиться играть на которой он мечтал с самого детства. Возвышенное существование, единомышленники в консерватории, поездки по обмену в Париж и Страсбург.
В жизни Даниэля действительно присутствовало многое из перечисленного. Музыка всегда была для него светом, однообразные упражнения даже служили ему прибежищем. Сегодня Даниэль сожалеет, что не уделял ей еще больше времени. Возможно, музыка спасла бы его от другого, уже разрушительного стремления – быть хорошим до мозга костей человеком.
Нет, желание быть хорошим человеком не кажется Даниэлю чем-то неправильный. Стремление само по себе прекрасное. Вопрос в том, что значит «быть хорошим». Для Даниэля минимальное требование – отвечать за свои поступки. Но что в действительности кроется за этими словами?
В местах, где прошло детство Даниэля, текла река. Летом дети купались в ней, зимой бегали по льду, срезая дорогу. Стоя на мосту у перил и глядя на поток, Даниэль испытывал умиротворение. Еще очень приятно было бросать камни, смотреть, как они исчезают в черной воде. Однажды Даниэль, возвращаясь из школы, позволил себе такое удовольствие. Набрал на обочине камней, один за другим побросал их в воду и пошел домой.
И лишь когда он уже лежал в постели и засыпал, ему вдруг пришло в голову, что он совершил глупый поступок.
Дело в том, что за несколько лет до описанных событий Даниэль слышал о том, что кто-то выбросил в реку велосипед. Так велосипед там и лежал, никто его не вытаскивал. Даниэль с беспокойством представлял себе, как велосипед захламляет дно. Как ржавый металл погружается все глубже в ил…
А вдруг?..
По воспоминаниям Даниэля, в первый раз он подумал об этом словно бы в шутку. Невозможно же принять такую мысль всерьез, она неправдоподобна; такого просто не может быть! Но мысль все же казалась ему не совсем неправдоподобной. Нет-нет, риск имелся. Но риск смехотворный. Немыслимый. Конечно, какой-то из брошенных Даниэлем камней
