Каблучки стучали по асфальту. Немногочисленные люди словно черные букашки кружились вдалеке. Стоял серый осенний день. Голубое небо, облаченное в белые пелены облаков, было похоже на густую кучевую дымку. Лучи солнца световыми дорожками пробивались сквозь завесу, и некоторые избранные то и дело перешагивали через яркие лужицы света и неизменно спешили дальше.
Каблучки продолжали стучать по асфальту. Девочка бежала. Она опаздывала и потому торопилась вперед. Запыхавшаяся, она мчалась по широкой улице. Жар ее разгоряченного тела сдерживало черное пальто, висевшее на девочке слишком строго. Впрочем, так и должно быть в такой день. Девочку поймала машина, которая словно черная птица понесла ее навстречу смерти.
Люди толкались у серого грозового здания. Они ждали своей очереди. Каблучки добежали до маленькой стайки людей, скрывающей в тени. На некоторых лицах бегали языки страха и предвкушения мрачной церемонии, а на одном, старческом, висели серость, смешанная с краснотой, и убитые горем глаза.
Их пригласили.
Небольшая группа людей вошла, не спеша, перед ними в черную залу, скрывающуюся за монументальными тяжелыми дверцами. И опять ожидание. На сей раз в маленькой серой комнате с деревянными скамейками. Девочку охватило горе, исходящее от окружающих. Оно влилось в нее против воли и смешалось с ее болью. И это было выше ее сил. Она в слезах вышла на улицу, скрывшись от глаз родственников и села на скамейку, опустив голову под тяжестью неистовой мысли: только не снова.
Раздался шум подъезжающей машины. Девочка подняла бледное лицо и на секунду вновь спрятала глаза, которые заболели от внезапных лучей солнца. А затем она увидела катафалк. Грузовик подъехал к серым дверцам. Его коробочные дверцы открыли невежественные мужики, плевавшиеся и ругавшиеся на матерном русском наречии. Вытащили следующий гроб. Девочка поднялась. Там. Слезы остановились на миг, и через секунду хлынули вновь с еще большей силой. Гроб пронесли прямо мимо нее и втащили в черную залу. Из дверей вышли предыдущие посетители. Все лица были обезображены ужасом и горем, но сейчас она их не заметила, а просто прошла сквозь них словно в трансе и очутилась в просторной зале.
В зале с высокими окнами и серыми кирпичными стенами гроб поставили ровно посередине. Крышку сняли, и его окружили люди. Раздалась устрашающая тишина. И только одинокий всхлип старушки, и красные слезы, похожие на разбавленную водой кровь, полились по сморщенным от времени щекам.
Девочка стояла впереди. Она наблюдала за тем, как супруга того человека, что лежал в одеялах и дереве, приблизилась и, не отмахивая слез, нежно поправила рубашку на мертвеце и нервно прошлась рукой по его фиолетовой ране, что зияла на лице немого старца. «Она уже никогда не заживет, -подумала девочка и приблизилась.-В этот раз я хочу… хочу прикоснуться». Она остановилась у края гроба, заглянула в неживое восковое, но родное дедово лицо. Ее рука сначала робко, но затем решительно потянулась к его плечу. И девочка почувствовала ее, холодную мертвую твердую плоть под рубашкой. Она чуть сильнее прижала свою ладонь и на миг по ее сердцу пронесся скользящий и липкий ужас, но уже через секунду она вновь была спокойна. Только льющиеся градом слезы не солгали. Девочка встретилась взглядом со старушкой, державшей в руке белый платок, и провалилась с головой в ее и свое горе одновременно. Боль вырвалась наружу из кокона, который девочка так старательно вила на протяжении нескольких дней, и сейчас она разливалась по всему телу. И она обжигала словно яд.
Девочка отстранилась и отошла назад, уступая место отцу, сыну умершего деда. Она смотрела на его спину, но поняла, что отцовское сердце и лицо содрогаются от плача. И ей стало жалко своего папу. Девочка не видела еще на его очах столь горьких и горячих слез, ведь для него это была первая смерть столь близкого человека. А для нее нет. Может поэтому она чувствовала себя бывалой.
Оторвав взгляд от отцовской спины, она стала смотреть по сторонам. И девочка увидела, каким мерзким и невежественным было все вокруг. В углу, у дверей, на синтезаторе играла девушка с обезображенным генетической болезнью лицом. Девушка играла мерзкую, скрипящую музыку, от которой хотелось закрыть уши руками и сильно зажмуриться. Возле изголовья стоял священник, облаченный в черное. На груди у него висел большой крест. В руках, обросший бородой, человек держал ветхую книжонку. Он читал. Но читал спешно, проглатывая звуки и слова. Он будто хотел поскорее сделать свое и избавиться от раздражающих его людишек. Его речь была жуткой и вовсе не священной.
Девочка подняла очи к окнам, через которые струился солнечный свет, немного освещающий серые камни стен. И на миг почувствовала словно находится в Средневековье. И все казалось таким же грубым и неотесанным, что и в те религиозные времена камней и стали.
Девочка еще раз бросила взгляд на «композитора», затем перевела его на «священника». Ее глаза несколько минут наблюдали за бегающими туда-суда людьми, которые постоянно шумели и мешали церемонии. Они по сотни раз в день наблюдают за такими вот мертвецами и «раздавленными» горем людьми. Но скорбящие то не каждый день хоронят близких. Девочка сморщилась от чувства отвращения ко всему происходящему.
