«Дождь. Небо затянули серые тучи. Их кровавым лучом прожигает оранжево-красное солнце. За холмом стреляли из тяжелых орудий, и земля слегка сотрясалась, напоминая о том, что каждый день, прожитый на моей родине, мог стать последним.
Я видела сны о том, как на землю хлынули волны, как земля уступила стихии воды и мы стали ее частицами, преодолев человеческий облик.
Когда-то в моем городе Грозном я маленькой девочкой сидела на санках, будто на скамеечке, в коридоре квартиры, обнимая маму. А по нашему дому на улице Заветы Ильича стреляли тяжелые российские орудия. Кирпичный четырехэтажный дом кренился, словно большой тонущий корабль, и скрипел.
Мама обняла меня и сказала:
– Мы сегодня умрем, но ты не бойся.
А я спросила:
– Как умрем? Мне всего девять лет!
Мама сквозь слезы улыбнулась. Не было ни капельки света, и я не могла это увидеть, но знала – она улыбнулась.
– Для смерти возраст не важен. Такой обстрел нам не пережить. Боже, как страшно!
Хотела почувствовать мамин страх, но не могла – я еще не чувствовала страха, только сильно стучало сердце.
– Что самое страшное в смерти? – спросила я маму.
– То, что мы больше никогда не увидим солнца.
Но мама ошиблась – мы выжили.
В моей жизни с осени 1994 года солнце восходило множество раз, и я научилась классифицировать страх как древний объект осознания.
Сумасшедший Юрочка, мальчик-сосед, тоже ошибался, утверждая, что в комнату влетел снаряд и на самом деле мы очень давно мертвы. Мы не погибли – мы перешли на другой уровень бытия. Я знаю это наверняка, прощаясь с городом своего детства и своей юности.
Прощай, серое дождливое небо! Прощай, кровавое рыжее солнце! Прощайте, пыльные улицы в копоти пожарищ! Я люблю вас и однажды почувствую снова.
Когда земное тело превращается в пепел, мы просматриваем жизнь, захватывая моменты истины: так пусть сегодняшний дождь и канонада за холмом повторятся!
Пусть прогремит гром. Пусть тоннель из кровавого солнца заберет в лучший мир все заблудшие души. Пусть маховые колеса сделают свой оборот».
Полина.
Дневник 23.11.2004 г.
Часть первая
Собиратель историй
Снег, всю ночь падавший из небесной пропасти, к утру растаял, деревья повеселели, обрадовались, что Всевышний услышал их мольбы, увидел тонкие дрожащие ветви и отправил ангелов позолотить горизонт.
Наш временный приют, где я и мама снимали квартиру, потускнел и осунулся от невзгод. Пятиэтажный кирпичный дом, прозванный в народе «хрущевкой», не могли утешить ни ласковые солнечные лучи, ни хрустящая синева неба. Горемыка сник под тяжестью утрат, переживая войну и пожары. Он чувствовал провалами рухнувших этажей смерть младших братьев и сестер, видел разбитыми окнами их черные остовы – напоминание людям о содеянном зле. Наполненный голосами жильцов, дом держался из последних сил и горестно вздыхал.
Все этажи некогда могучего строения накренились в сторону холмов, и дом стал похож на больное животное, лежащее на боку и смирившееся со своей скорбной участью.
Дело было даже не в пробоинах от снарядов, а в том, как сильно он тосковал о мирном времени.
Встав на утреннюю молитву, я заметила, как побеленные холодные стены наполнились влагой. Тонкими струйками водица бежала от потолка к полу, а пар изо рта приобрел очертания неприкаянных душ.
В холоде, без отопления прошли годы, показавшиеся мне столетиями. Ревматические боли дыханием зимы соткали ожерелья внутри тела, и, взяв со стола кружку с водой, я ощутила такие мучения, словно мои руки и лопатки пробили остро заточенные стрелы. Невольно мне вспомнилась картина Тициана «Святой Себастьян», и я сочувственно улыбнулась. Декабрьский день чуть слышно просачивался сквозь разбухшие от сырости деревянные рамы и клеенку, заменяющую нам стекла.
Буржуйка напрасно ржавела в углу, мечтая поглотить резной книжный шкаф из орехового дерева. Соседи давно сожгли все, что попалось под руку: мебель, паркет, книги.
Война длилась десять лет.
Воспоминания, словно тени, выглянули из-за дверец шкафа, украшенных тяжелыми виноградными кистями.
Возле шкафа тоскливо мяукали кошки. Моя мать Елена заперла домашних питомцев в клетке, чтобы они не разбежались. Я старалась не обращать внимания на кошачьи песнопения, пересчитывая дорожные мешки и сумки.
А мама была сама не своя от волнения.
– Ничего не забыли? Сковородку взяли? Не дай бог забудем сковородку, это же единственная приличная вещь в доме! – бормотала она.
Я махнула рукой. Если честно, мне было все равно, забудем ли мы сковородку. Жальче всего книжный шкаф, принадлежавший некогда моей прабабушке. В лучшие дни своей жизни, до революции 1917 года, он хранил китайский сервиз, а после Гражданской войны его заполнили книгами. Во Вторую мировую от разрыва бомбы шкаф треснул вдоль и поперек, но его по-прежнему любили, поэтому отдали в мастерскую. Старинный шкаф кочевал с семьей из города в город, пока не попал на Кавказ, в Чечню.
Под бомбами я читала прижизненное издание Карамзина «История Государства Российского», собрание сочинений Шекспира 1902 года, труды Льва Толстого, стоявшие на четвертой полке.
